Дмитрий Липскеров

Окно для наблюдателя

Я сижу в плюшевом кресле, запрокинув голову на спинку. Глаза закрыты, волосы прилипли ко лбу... Жара...

Она проходит, слегка касаясь моей ноги. Нога подогнута и затекла... Она касается ноги, и лодыжку щиплет. Рядом с креслом валяется сползший с ноги носок. Я вижу, как она наступает на него - полосатый и несвежий...

Она поет заунывную песню.

С грудью белой, пахнущей огурцом, с ногами полными и тоже белыми ТОСКА.

Застывшее в мертвой точке солнце, жар от асфальта, на столе второй час кофе - отдымивший и киснущий на глазах, и руки, как будто отдавшие все силы, безвольно лежат на подлокотниках.

За окном пейзаж. Но он скрыт густой пыльной листвой. Жить в первом этаже - тоска. Постоянные сумерки, постоянное ощущение кончины.

Не тоскуют только блондины. Они всегда веселы и, наверное, глупы. Большие, полные женщины, стремясь избежать тоски, травят свои волосы перекисью, и смотреть на них - белых, но все равно тоскующих - печально. Тоска у них во всем: и в маленьких глазках, подведенных обычно синим, и под мышками в виде темных кругов, и в лоне, скрытом тяжелым животом.

Умное большинство в дни летнего равноденствия - в тоске. В эти дни душа обязательно болеет, как женщина естественной болезнью. Душа температурит, капризничает, плачет и может незаметно умереть - вылететь через ухо и оставить тело ледяным. Ее уже ничем не поймаешь, никакими ловушками, никакими увещеваниями не загонишь обратно в холод.

В столь милый другим день, с отцветающей сиренью и зацветающей черемухой, кажется, что все кончилось до сроку, что все додумано до сроку, что ничего уже не зародится путного - ни мысль, ни идея, и так до конца придется только вспоминать, что когда-то ты мыслил, рождал идеи... И страх такой, что хочется пустить пулю в лоб и смотреть, как разлетается ненужная голова, и ковыряться в ней пальцем, чтобы убедиться в правильности произведенного выстрела - в ней действительно пустота... И тогда нужно взорвать день - с его черемухами, с голубизной неба, с девушками, улыбающимися клубничными губами...

Все тело стало дряблым, оно неприятно самому себе, пища раздражает, курение лишь корябает горло... Все не в радость, все - в боль...

В ее руках кусок мыла выглядит кирпичом - такие тонкие у нее пальцы...

Она никогда не тоскует, хоть и не блондинка. Она лишь красит волосы в белый цвет, хотя никогда не тоскует. Ей просто нравится быть блондинкой. Мне не нравятся блондинки, мне нравится она.

- Ты знаешь, с моей головой что-то происходит. Мне внезапно хочется плакать и чтобы ты видела мои слезы...

В такие моменты страшно любить. Страшно, что любовь станет единственным занятием в жизни. А перестать любить нет возможности, тогда вообще никаких занятий не будет... А мне хочется чего-то писать. Щелкать по клавишам машинки, и чтобы мысли какие-нибудь появлялись...

- Знаешь, для чего нужна женщина мужчине? - спросил ее как-то.

- Для чего?

- Для того, чтобы о ней не думать, - ответил я, и мне показалось, что она поняла, что мысль глубока, такие у нее в тот момент были глубокие глаза.

- Чтобы заниматься чем-то другим. Заниматься другим можно лишь тогда, когда у тебя с любовью все в порядке.

- У тебя с ней в порядке?

- Я ничем другим не занимаюсь.

- Почему?

Несмотря на ее глубокие глаза, она не поняла.

- Потому что солнце, потому что жарко, - ответил я.

Она любила ездить со мной в машине. Она была маленькая, худая и усаживалась в кресло как-то бочком, кладя ногу на ногу. У нее это получалось, потому что она была очень маленькая. Мы ездили целыми днями, попутно делая какие-то небольшие дела, и казалось, тоска куда-то исчезала, затихала на время, как боль в зубе. Потом я отвозил ее на вокзал, смотрел на огни уходящего поезда, возвращался домой, усаживался в плюшевое кресло, расслаблялся, давая возможность тоске завладевать моим телом, и ждал следующего вечера, чтобы набрать номер ее телефона.

У меня скопилось множество телефонных счетов. Как-то я подсчитал, что за пять месяцев позвонил ей двести четырнадцать раз. Она позвонила мне дважды... Она не жила в другом городе, просто у нее была там длительная работа. Расписывала какую-то церковь.

Как-то у нее случилась сильнейшая ангина. В церквах всегда прохладно, и горло отекло. Была большая температура, и она приехала болеть домой. Я ухаживал за ней два дня, радуясь, что хоть чем-то могу занять себя.

На третий день ей стало лучше, и она спросила:

- Ты все не пишешь?

- Нет.

- А чего?..

Потом ей опять стало плохо, и она замолчала, раскрывая рот лишь для полосканий. И я еще три дня не видел пишущей машинки, укором стоящей на столе.

На четвертый день она опять спросила:

- Ты хоть придумываешь что-нибудь?

- Нет.

- Это плохо.

Я сам знал, что это плохо, и отправил ее полоскать горло.

На следующий день она предложила:

- Давай придумывать вместе.

- Давай, - согласился я.

У нее проснулся аппетит, она плотно поела - с мясом, овощами и фруктами. Вытерла рот мокрым полотенцем, откинулась на подушки, вздохнула, наевшаяся, и задала первый вопрос:

- Про что будем придумывать?

- Не знаю, - ответил я. - А про что ты хочешь?

- Давай про "кого".

- Давай.

- Давай про молодого человека?

- Давай.

- Начинай.

- Можно я подумаю?

- Подумай, - согласилась она и закрыла глаза.

Я сидел и думал, а она спала. Она выздоравливала и проспала до вечера.

Проснулась и спросила:

- Подумал?

- Подумал.

- Ну, начинай.

- С чего ты хочешь?

- А с чего обычно начинают?.. Может быть, с биографии?

Я улыбнулся:

- Давай с биографии... Начинаю...

Она приготовилась слушать и сложила на груди руки.

- Пусть этот молодой человек, - начал я, - Пусть он играет в духовом оркестре. Десять лет дует в мундштук тенора...

Я посмотрел на нее - кажется, ее это устроило.

- Дул, дул десять лет, ни о чем таком особом не задумывался. Потом неожиданно сломал руку и задумался...

- Все тебя в драму тянет, - перебила она и слабой рукой потрепала меня по волосам. - Ну, продолжай...

- И молодой человек затосковал.

- Как ты?

- Ты знаешь, тоска делает жизнь некрасивой, и задумываешься: что же такое самоубийство - слабость или сила?.. А кто-то талантливый взял и описал жизнь тоскующего талантливо, а какой-то веселый блондин прочитал ту повесть и загрустил, вдруг поняв, что его жизнь еще тоскливее описанной. И стал шатеном. И стал умным.

- Это лирическое отступление, - прокомментировала она. - Я знаю... Продолжай.

- Давай введем в ткань сюжета детективный эпизод? - предложил я. Читателя нужно заинтриговать.

- Угу, - согласилась.

- Так вот, этот молодой человек гулял перед сном по парку. У него болела рука, и он аккуратно придерживал гипс. Вдруг он увидел под фонарем мужчину и женщину. Они о чем-то говорили, спорили. Затем мужчина достал нож и замахнулся на женщину. Но не ударил, а, выронив его, заплакал. Потом они ушли, и молодой человек подобрал нож...

На следующий день она выздоровела и уехала расписывать свою церковь.

- Ты знаешь, что такое любовь? - спрашиваю я ее.

- Мне нравится стрелять из лука, - отвечает она. Знаешь, так натянешь тетиву, стрела дрожит, рука каменная...

- Припухлости ягодиц из-под коротенькой белой юбочки. И все смотрят...

- Подожди, не говори глупостей... Разжимаю пальцы, и стрела летит. С визгом врезается в мишень... Десятка...

Мы проезжали мимо поля, на котором столбиками в рядок стояли лучники.

- Я мастер спорта, - сказала она, сложила губки и запищала ими так, словно сожалея.

- Ты знаешь, что такое любовь?