Поиск
56. ВСАДНИКИ
Под ремень ремень, и стремена
Звякнули о сумы-переметы,
Пальцы на поводьях, как узлы,
Желты, не велики, не малы:
Погрызи, дружок, железо — на!
Город спит, устал, до сна охоч!
Просверкали над домами,
Над седыми ребрами дворца,
В ночь, в поля без края, без лица.—
В черную лихую зыбь и ночь.
Ни подков, ни стойла, ни овса,
Ледяная, длинная Двина.
«Эй, латыш, лови их на прицел,
Сторонись, покуда жив и цел!»
Гривы бьют о дюны, о леса.
Крик застыл у часовых во рту,
Раскололся пограничный столб,
А за киркой море и луна —
Корабли шершавей полотна,
Молниями шпоры на лету.
И рука над гривою тверда,
И над картой пролетает глаз,
Отмечает знаками черед:
Веткой — рощу, паутиной — брод,
Кровью — села, пеплом — города.
Весь избит копытом материк,
Если б жив был опытный астролог,
Он бы перечел сейчас коней,
Масть узнал — цвет глаз, копыт, ремней, —
Над горами льдин прозрачный крик.
В паутине веток кровь хрустит,
Лондон под передними ногами,
Дувра меловая голова,
Франции прогорклая трава,—
И в аркан сливаются пути.
Простонал над рельсами экспресс,
Под копытом шпалы пополам,
Дальше некуда — отсюда весть.
«Здесь», — сказал один, и третий: «Здесь!
Здесь! — каких еще искать нам мест?»
Утром встали спавшие беспечно.
На камнях, дорогах, на стенах
Кто-то выбил, выжег, положил
Всюду звезды, и повсюду жил
Алый блеск тех звезд пятиконечных!
57. РЫБАКИ
Напряглись вконец рыбачьи души,
И взлетел песок им до колена,
В брызгах, точно через соль и порох,
Волочат из океана город,
Сети тащат лестницы и стены.
На паркетах ло́снятся машины,
Люди шумны в тканях духовитых,
Кто видал затейнее корыто?
Только старший усмехнулся длинно:
«Рыбаку нужны волна да небо,
Отдадим-ка лишнее обратно».
Ухнул город в переплеск двукратный.
Гнал им в сети вечеровый ветер
Тучу теплой краснобокой рыбы,
Посыпали рыбье сердце солью —
На камнях пекли ее нескоро, —
И уснули зубы на рассвете.
А в полях всю ночь рыбачьи дети
Из камней сколачивали город.
Лег поселок перед их законом,
Как ладья под тучею бродячей, —
Город встал и порохом каленым
Пропечатал борозды рыбачьи.
Я рожден в береговой стоянке,
Когда парус выкрасили кровью,
Рыбу вбили в жестяные банки,
Мертвым дали волны в изголовье.
Только в сердце и сумел сберечь я,
Как гудели сети в этот вечер,
Темные, как мудрость человечья.
58. ВОЗВРАЩЕНИЕ МЕФИСТОФЕЛЯ
От дождя пробегает по камню дрожь,
Патруль прикладом стучит на крик,
Только ветер да ночь ты сегодня вплетешь
В свои ржавые кудри, старик.
Искушать любовь, заклинать цветы
Тяжелая сила его несет,—
За улицей улица — темны и пусты,
За углом, за сугробом — вход.
Лохматится вся седая спина,
Стучится и входит глупец —
В доме не спят, в доме — тишина,
Но весь он — бетон и свинец.
Хозяин рад и ведет жену,
Холодом звездным горят волоса,
Сквозь гостя она глядит в тишину
И просит подняться в сад.
Лилии льются, медь блестит,
Соловей стеклянный поет в кустах,
И шепотом ветхим старик ворожит,
Но в шепоте пыль и страх.
Но дождем пробегает по телу дрожь,
И в жилах ветер стучит.
«Здесь бетон и свинец, старину не тревожь»,—
Хозяйка смеясь говорит.
А хозяин встал, и ударил пса,
И взглянул глазами врага.
Да, забыли они, как блестит роса
На волнистых, на долгих лугах.
Патруль прикладом стучит на крик,
Капли летят брызг дождевых,
Нагибаясь, псу говорит старик:
«Их двое, и мир для них».
И снова, сгибаясь, хохочет он:
«Я слышу, слышу конец!»
Сквозь душу и ночь прорастает бетон,
Над кровью шумит свинец!
59. СЕВЕРНАЯ ИДИЛЛИЯ
Не простые чайки по волне залетели —
Забежали невиданные шнявы,
Как полночному солнцу иволги пели,
Слушал камень лютый да травы.
Расселись гости, закачали стаканы,
С зеленой водою пекут прибаутки,
Кроют блины ледяной сметаной,
Крепкие крутят самокрутки.
Чудят про свой город: гора — не город,
Все народы толкутся в нем год целый,
Моржей тяжелей мужи-поморы,
В смоленом кулаке держат дело.
«А у нас валуны, как пестрые хаты,
Заходи-ка, чужак, в леса спозаранья,
Что отметин на елях понаставил сохатый,
Что скрипу чудного от крыла от фазанья».
Хохочет кожаный шкипер, румяный, манит:
«Ну, заморского зелья, ну, раз единый».
Стеклянная кровь ходуном в нем нынче мурманит,
В собачьем глазу его тают льдины.
Руку жмет, гудят кости, что гусли,
Лает ласково в дым и ветер.
«Лондон, Лондон — Русь моя, Русь ли?
В ушкуйницу мать — ушкуйники дети».
Расплылся помор, лапу тычет вправо,
Колючебородый с тюленьей развалкой старик:
«А вон там, пес ты божий, — глянь через камень и травы,
Москва-мать, ходу десять недель напрямик».
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: