Поиск
125. ПРОЩАНИЕ С ОМАЧОМ
Седой туркмен, сожженный солнцем юга,
Прощается с истертым омачом:
«Ты отойдешь ненужным гостем в угол.
Ты, одряхлев, остался ни при чем.
Тебя почтит ночного ветра скрежет,
Но шум молвы в другую песнь ушел —
Машинный плуг родную землю взрежет
От волн Аму до каракумских волн.
Не о тебе расскажут у колодца,
Ты жил, как раб, ленивой простотой.
В груди машин живое сердце бьется
Туркмении пустынно-золотой».
Сказал омач:
«Не оставляй средь гула
Меня лежать в твоих машин дыму.
Не дай мне гнить среди твоих аулов!
Я, как басмач, пустыню подыму,
Я стану волком, пламенем, бедою,
Как астрагал — меня охватит ложь.
Я не хочу! Я сыт своей судьбою,
И я прошу покорно: уничтожь.
Сожги мое истасканное тело,
Испепели и острием серпа
Развей меня, чтоб мной не завладела,
Как знаменем твоих врагов, толпа».
126. ПРИГЛАШЕНИЕ К ПУТЕШЕСТВИЮ
Обычной тенью входит день.
Одежда та же: тесен ворот —
Попробуй возьми его, переодень,
Скажи, что меняешь обычай и город.
Он будет выть, от страха седой,
Вопьется ногтями, от крика устав,
Он будет грозить нищетой и бедой,
Он выложит все счета.
Но, как пересохший табак, распыли
Привычки — сбеги с этажей,
Увидишь, как пляшут колени земли,
Какая улыбка у ней.
А может быть, ярость? А может —
Одно дуновенье ресниц далеко
Тебя заведет, чудесами изгложет,
Оставит навек чудаком?
Соглашайся немедля! Из дому
Задумано бегство. Ведь надо же знать,
Как люди живут и жуют по-другому,
Как падает заново слов крутизна.
Как бродят народы, пасясь на приволье.
Как золотом жира потеет базар,
Как дышит — ну, скажем, за Каспием, что ли, —
Менялы тучней черноглазый фазан.
Чтоб с надоевших, постылых подножий
Вся жизнь поднялась бы не степью с утра —
Горой, где бы каждый уступ непохож был
На тот, каким он казался вчера,
Чтоб в горле гуляло крупнейшею, дрожью:
«Мы родственны снова. Дай руку, гора!»
127. ФИНИНСПЕКТОР В БУХАРЕ
Не облако зноя,
Не дым из харчевни чудесной
Летит кишлаками, листвой вырезною,
Бахчами, канавами, лесом.
И облако это, красуясь подробно,
Зудит удилами и песни поет —
То сам фининспектор султаноподобный
Из лёссовой пыли вихри вьет.
На учете — ковры, пшеница, сад,
В квитанциях, словно луна,
Восходит, желтея, налога цена
Десятками лун подряд.
Он знает, который из толстых не рад
Топтанью его скакуна.
Он видит, как ложью цветет старшина
И сколько наплел и налгал он спьяна.
Он помнит, как нужно коня раскачать
Навстречу клинкам басмача.
На севере дождь заладил полет
И льет, облысев, отупев;
Тщедушный чиновник бумагой скребет,
Как мышь, за конторку присев.
Он ввек не узнает, что письменных троп
Кончается пулей в пустыне галоп,
Что можно баланс перекинуть иначе —
Высокою аркой ветвей карагачьих.
Что слать извещенья — пустая затея,
Когда по ущельям обвалы густеют.
Что дальний его туркестанский собрат
Теснинам и высям устроил парад.
Не тигр из тугая плескает клыком,
Куском полосатой ноги,
То сам фининспектор в галопе легко
Играет конем дорогим.
Джигит раздирает запекшийся рот,
Ведет к Самарканду дорог поворот.
Какое убранство! Небо какое!
Огонь, тополя, купола!
Он скачет туда, где лежит на покое
Тимур — Хромец Тамерлан.
Бросив джигиту камчу на лету,
Идет инспектор на ту высоту.
Гробница Тимура в нефритной красе,
И здесь говорит он, молчанье рассея:
«Лишь винт в колесе я,
Всегда на весу, —
Я честно служу своему колесу,
Катаюсь с ним вместе дугою,
Вот ты — это дело другое!»
Восходит могильный рев старика:
«Бока отлежал я. На что мне века!
Могила на что дорогая?
Мне — сыну Амир-Тарагая?
Я на землю ярой горой налег,
Я жал ее необычайно —
С Китая я выжал, как губку, налог
Ручными драконами, чаем.
Сколько земель у меня собралось
Дохода звонкого ради,
В одном лишь Багдаде убыток понес:
Людей не осталось в Багдаде.
Я взвесил приход и расход мировой,
И нету копейки со мною:
Я — гол, с лошадиною схож головой,
Вот ты — это дело иное…»
Не облако зноя,
Не ветер великий весною,
То мчится инспектор, трубку сосет,
Топчет ковер тишины,
Как будто луна с небывалых высот
Упала в доход казны.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: