— Долго еще занимаешься, Ольга Иванна?

Она ответила:

— Нет, скоро кончаем, в конце мая.

Он предложил:

— В кочевье не хочешь? Вместе поедем.

Оля уже раньше подумывала об этом.

— Очень хочу, Селифон!

В эту поездку Оля впервые увидела солнечную полночь. Солнце высоко прошло западную точку горизонта, начало склоняться к северу, больше половины его диска скрылось под землею. Но оно не зашло совсем, золотой круг снова выкатился и стал подниматься к востоку. Пока еще холодный, но яркий свет заливал холмы и озера, отражался густым сверканием на плотном, как камень, полированном ветром снегу. Начался трехмесячный полярный день. Незаходящее солнце пустилось в стодневную дорогу по небу, оно будет подниматься все выше, светить все жарче. Может, и в самом деле ей надоест так много солнца?

Бригада Тоги весновала на одном из притоков сурового озера Таймыр. Стоянка была раскинута в закрытых лайдах, под защитой крутых береговых холмов. Движение на север пришлось временно прекратить, начался отел важенок. Месяц «торулие китеда» — холода и дрожи оленей — сменился «анья туой китеда» — месяцем первых телят. Время шло к июню, а погода не радовала: то падал мокрый снег, то ударяли запоздалые морозы, с океана непрерывно дули сырые пронзительные ветры — от них не спасали даже холмы. Отел шел дружно, каждый день прибывало по десятку телят, стадо быстро увеличивалось. Оля скоро увидела, что много телят замерзало в первые же дни. Только деревянные щитки, поставленные около отелившихся важенок, немного помогали от ветра, но щитков было мало, их стали употреблять недавно и еще не привыкли к ним. В конце мая пронесся бешеный циклон, стадо занесло снегом. Важенки, хоркая, выбирались наружу, но телят своих не откапывали. В эту страшную ночь погибло почти сто телят, не менее трети приплода. Оля вместе с другими пастухами доставала из-под снега полузамерзших телят, уносила их в тепло. Ее поразило спокойствие пастухов, обрушившееся несчастье казалось им обычным, некоторые даже шутили. Оля вспомнила наставления Ирины и накинулась на Тоги.

— Все у вас глупо, — сердилась она. — Зачем вы так стремились на север? Здесь почти нет ягеля, олени голодают. Южнее сейчас весна, корму вдоволь. Еще одна такая пурга — все стадо погибнет, не только телята.

Тоги, смущенный, оправдывался:

— Нужно идти на север, там дикого много, скоро гусь пойдет. И зелень будет, завтра будет, через неделю, не сомневайся, Ольга Иванна.

Оля пригрозила:

— Напишу в Дудинку, — как вы обращаетесь со стадом. И на колхозном собрании подниму этот вопрос, так не оставлю!

Охота шла неплохо. Достаточно было подняться на высокий холм, где-нибудь обязательно виднелось на снегу темное пятно — стадо из нескольких голов. Но это было не простое занятие — охота на диких. Олени видели охотника на равнине издалека, чуяли его на ветру за много километров. Приходилось часами ползти, лежать, уткнувшись в снег. Оля пошла с Тоги и Ядне на охоту. Дикие были рядом, но к себе не подпустили — она обморозила щеки, пока лежала в снегу. В другой раз она увидела удивительное зрелище — после удачного залпа два оленя свалились, один, раненый, пытался бежать, за ним погнались Тоги и Ядне. Это был бешеный бег, он длился не менее двадцати минут. Тоги нагнал оленя и повалил его на землю. Он потом объяснил Оле, почему не стал стрелять, а пустился в погоню:

— Припасу мало дают, все на войну идет.

— Ты бы сумел стать чемпионом по бегу, — сказала она.

Это, впрочем, можно было утверждать и о других охотниках, даже о Ядне, — все они бегали с поразительной быстротой в своих бакарях, делавших их носи похожими на конское копыто.

В один из дней Оля присутствовала на поколке, старинном способе охоты (в Дудинке ей говорили, что поколки запрещены, как варварский способ, и тут же добавляли: «Запрет действует не всегда»). В лощинке между холмами была натянута ременная сеть, от нее отходили шесты с пучками крыльев куропатки — махавки, на некоторые шесты набросили одежду — чучела очень походили на людей. Два ряда махавок составили расширяющуюся аллею, километра полтора длиной; на ее широком конце сторожили махальщики — подростки и взрослые с пучками черных перьев. Оленей гнали издалека, было далеко за полночь, когда вдали показалось стадо диких — голов пятнадцать. Две нарты мчались за ними, не давая свернуть в сторону, передней правил Селифон. Олени, испуганные криками и погоней, понеслись прямо к махавкам, но почуяли неладное и остановились в нерешительности. Тогда с боков вскочили махальщики и дико завыли, затопали ногами, замахали пучками перьев; сзади, запирая выход, летели две нарты с бешено кричавшими ездоками. Передовой бык взмахнул рогами и понесся вперед — на сеть. Он не добежал до нее — Тоги сразил его выстрелом из засады. Другие невредимо добежали до конца и запутались рогами в сети — этих кончали ножами. Телятам, с плачем носившимся около матерей, разбивали головы камнями, глушили палками, чтоб не портить шкуру. Оля в ужасе оглядывалась, она не узнавала своих добрых друзей, все преобразились — и взрослые и подростки. Вокруг нее были искаженные лица, люди в возбуждении били себя кулаками по голове, в ожесточении топали ногами, потом, размахивая ножами, бросались в свалку. К Оле подлетел Селифон, он еще издали закричал:

— Как, Ольга Иванна, говори — как?

— Страшно, — ответила она, содрогнувшись. — Ничего ужаснее не видела.

Селифон не понял ее, он соображал только одно: охота была на редкость удачна.

— Правда? — воскликнул он с гордостью. — Я знал — тебе понравится. Столько мяса, добычи — ужас!

Наступили переломные дни, первая половина июня — весна неудержимо напирала на эти высокие широты, зима, как олень, которого ударили по коленям, вдруг рухнула наземь. Оля даже не подозревала, что может быть такое стремительное утверждение весны. Еще вчера снеговые тучи закутывали небо, мороз опускался ниже двадцати, по твердому насту шуршала злая поземка — одни куропатки да дикие олени встречались в окрестностях. А сегодня с безоблачного неба лилось горячее, как на юге, солнце, с гор сползал снег, всюду звенели ручьи и ручейки, шумели водопады, глухо зарычала горная речка. Все совершилось вдруг, словно по приказу, — на склонах и во впадинах еще лежал ноздреватый снег, а на освобожденных клочках земли нетерпеливо продирались вверх цепкая зелень, мхи, лишайники, карликовый кустарник. В воздухе стало темно от тысяч крыльев — летели гуси и утки, стая за стаей, стая над стаей. Они кружились, высматривали нужные озерки, кричали, тяжело махали крыльями. По снегу метались их тени, похожие на диковинных животных, — со всей Азии, из далекой Индии, из аравийских степей прибывали сюда на летовку птицы. Еще через несколько дней распустились цветы, долины усыпали ярчайшие жарки, склоны покрыли голубые альпийские незабудки — оранжевый, почти золотой ковер долин переходил в голубое покрывало, наброшенное на горы, издали трудно было провести грань между горами и небом. На южных склонах, в защищенных от ветра местах, выбросил свои бутоны карликовый, стелющийся по земле шиповник — тонким запахом роз тянуло от этих склонов, они поражали своей яркой одеждой.

Оля с восторгом сказала Селифону:

— Вот не думала, что в этих местах может быть так прекрасно. У всех у нас представление: Крайний Север — могила, ничего нет, кроме пурги. А здесь все полно жизни, столько цветов, крику, движения. Что за изумительное время — полярная весна!

— Правильно, Ольга Иванна, очень трудное время, — сказал Селифон со вздохом. — Столько работать много — изумительно. На всю зиму запастись, вот какое время, Ольга Иванна.

Это была подлинная страда. Чуть льды отошли от берегов, в воде забилась рыба. Ошалелые от голода хариусы бросались на приманку, красные их плавнички взмахивали, как крылья, огромные кунжи поднимались из глубин, заиграли муксун и чир. Все навалилось сразу — гусеванье, охота, рыбалка. Нельзя было понять, что важнее, за что надо браться. Появлялись дикие — окружали диких, находили озерко, усыпанное гусями, — становились гусевать, потом перегораживали реки и озера сетями — добывали рыбу. Дети на каждой остановке уходили разорять гнезда — приносили по сотне и более яиц. Тундра была щедра, но требовала труда — мужчины спали на ходу, в передышки на охоте, перед тем, как вытягивать сеть. Женщинам приходилось хуже, на сон времени не полагалось. Они потрошили птицу, разделывали оленьи туши, вытапливали жир, вялили рыбу и мясо, очищали кожи от жира и мездры, чинили мужскую одежду и бакари. Оля старалась помогать им, но не делала и четверти того, что умудрялись делать они. Она пыталась, как другие, спать два часа в сутки, но уже через несколько дней валилась с ног и засыпала на езде. Это было, вероятно, самое удивительное из свойств нганасан — измученные, они падали на меха, мгновенно засыпали и вскоре так же мгновенно пробуждались, бодрые и веселые; ее добудиться не могли, она только углублялась в сон. Ее, впрочем, и не тормошили, если не случалась перекочевка, ее жалели, все видели, как она похудела. Кочевали днем и ночью — в тундре стоял звон от комара, воздух посерел от мириадов насекомых. Начал вылетать овод, это было тяжелое испытание — олени дрожали всем телом, бешено срывались с места, сами бросались на лед, на продуваемые вершины. Многие из них, кого не успевали задержать, тонули в реках, проваливались сквозь некрепкий лед.