- Важная эта птичка… птица-повада!.. Птица эта мужичью стезю стережет!.. Спать не дает ни молодым ни старым…

- И то, тятенька, что-то не спится… должно быть, это перед дорогой…

- Перед дорогой… и перед счастьем, Феклуша!.. Какая ты стала, Феколка, подбористая да видная, как я погляжу!.. То-то небось Митрий Семеныч теперь ждет не дождется!..

Феклуша уронила глову на колени и боится на отца взглянуть: больно ей по сердцу ударили его последние слова.

- Нет, тятенька, - тихо говорит она, - Митрий Семеныч меня нисколечко не ждет!..

- То есть как же это такое - не ждет?.. Выдумаешь еще!..

- Да так и не ждет… Никакой выдумки моей нет… говорить только тебе побоялась!..

- Чего же бояться? Вот дура… а в городу еще пожила!..

- Боялась, что проклянешь… меня с Митрием Семенычем!.. Да все равно про него люди давно судачат, услышишь и сам!..

- А ты, что люди говорят, слушай, только не больно… на то у людей и язык, чтобы мазать им чужие ворота…

- Нет, батюшка, на этот раз, кажется, правда!..

- Ну-ну!.. Несь какие-нибудь девичьи придумы?..

- Ох, тятенька, не до придум мне, сама видела… как он на девке лежал… Мы мастерицу держали - ряба-ая!..

- Это нешто: человек ряб, годился бы в ряд!.. Только это он, девонька, так… ради баловства, может, какого!..

- А со мной спал все эти три года… спиной… ни разу и не повернулся…

- Так, дочка, и надо!.. Так и надо!.. Так лучше… Зато теперь ты вернешься в Москву, на тебя не наахаются люди: откуль, дескать, такая краля в Москве?..

- Ты, тятенька, шутишь, а мне инда до слез…

- Нет, не шучу: поглядись на себя хорошенько!..

- Не приучилась, батюшка… я мимо себя в зеркале прошла… Только вот теперь бы поскорее доехать…

- Чего теперь спешить?.. Доедешь!..

- Я бы уж сумела прилучить Митрия Семеныча, за мной вины нет никакой!.. Накрепко бы к себе привязала!..

- Только захвати, дочка, веревку потолще!..

- Ты, тятенька, надо мною смеешься или жалеешь? Я не пойму!..

- Придумы!.. Полно, дочка, все хорошо в этом мире!.. Разве может быть в нем что-либо плохо?..

Смотрит Феклуша на отца во все глаза и не узнает его по речам, по всему; вроде как отец с виду все тот же, как и всегда, а говорит такое, что и слыхом раньше не было слышно… да ни о чем и не говорил допрежь Спиридон Емельяныч с дочерьми никогда, окроме как по дому да по хозяйству, с виду был всегда суров и неприступен, хотя дочерей, знали они, сильно любил…

- Батюшка, - спрашивает Феклуша, улыбаясь отцу, - чтой-то ты седни сам на себя не похож?..

- А что? - улыбнулся и Спиридон Емельяныч…

- Да так, больно речист… и… какой-то чудной, я тебя еще никогда таким не видала!..

- Так, Феклинька, молодость вспомнил!.. Уж и не думаешь ли ты, что я вас с Машкой в темном лесу под елкой нашел?..

- Мамки мы обе не помним!..

- То-то и дело… а она сильна… Плоть в человеке всего на свете сильней!..

- Плоть?..

- Она самая… Сядь-ка, дочка, подвинься поближе ко мне!..

Пролетела низко ночная сова и задела было Феклушу крылом, но увидала… и как камень упала за куст… Феклуша вздрогнула, отцу пугливо заглянула в глаза и подсела поближе…

- Хочешь ты попригожеть?..

- Ой, батюшка, как же мне не хотеть… Ты ведь сам знаешь теперь про Митрия Семеныча.

- Это нешто!.. Так слушай: пост и молитва для души как румяна лицу… Теперь знаешь еще что тебе надо?..

- Нет, батюшка, сама я ничего не знаю, я всегда слушала, что ты мне прикажешь!..

- Доброе слово!.. Вот что теперь, дочка: поди сейчас и окунись на том вон склону в лунную воду[10] и плес обплыви… ты ведь у меня плавать горазда!..

- Ой, что ты, тятенька, боязно!..

- Ничего, не бойся… я постерегу на плотине, а если кто и набредет на тебя, так я так отшугну - своих не узнает!..

- Боюсь, тятя!.. Тятенька, страшно!..

А месяц так и бьет, так и сыплет зеленое золото в то место, куда указал Спиридон Емельяныч, и в том месте Дубна так и поет, словно что-то хочет сказать своей говорливой струей, да на человечьем языке у нее ничего не выходит…

- В жизни человека все по двум дорожкам идет, потому и сам человек как бы на две половинки расколот!.. Одной половиной человек в небо глядит, а другой низко пригнулся к земле и шарит у нее на груди огневые цветы!..

- Ты, батюшка, мне попонятней… я что-то мало тебяв толк возьму, до того ты сегодня чудной!..

- Чудного тут нет ничего: после такого искушенья ты должна и сама все без слов понимать!..

- Говори мне, батюшка, ещ е говори! - прижавшись к отцу, шепчет Феклуша…

- Дух!.. Ты попамятуй, дочка: дух!..

- Ду-ух!.. - повторяет привычно за отцом Феклуша, как молитву.

- Плоть!.. Ты попамятуй, дочка: плоть!..

- Плоть!.. Плоть!..

- Всему свое время!.. Слушай: все сотворено по двум ипостасям… По одному пути все падает вниз… по другому все подымается кверху!.. Кверху деревья растут и вниз падает камень!.. Потому есть луна и есть солнце, есть звери денные, и есть звери ночные… потому и сам человек есть не что, как двуипостасная тварь!..

- Мне, батюшка, дивно глядеть сейчас на тебя и радостно слушать, не пойму сама почему!..

- Слушай, Феклуша моя: пришел и тебе второй и самый радостный срок!.. Пришел тебе час окунуться в лунную воду и познать свою плоть!.. Отныне плоть лелей и заботься о плоти и думай о ней каждочасно и не отступайся от нее до последнего издыхания… Иди, иди, Феклуша, омойся в лунной воде…

Феклуша встала с плотины и покорно пошла под уклон…

Там на тихом ветру у самой Дубны чуть полоскали в воде ветками прибережные ивы.

Они расступились пред девкой, как пред какой царицей, но Феклуша прошла, как молодая царица, и на них не бросила взгляда. В глазах у нее колыхалась такая бездонная синь, будто сама весенняя полночь со своими звездами и с месяцем посередине упала ей на глаза, и она ничего уж, кроме густо насыпанных звезд, кроме высокого месяца да под месяцем отливающей месячной синью воды, - ничего уж не видит!..

Теперь времена вот какие: старику надо весь день пробожиться, чтобы молодой хоть на одну минуту поверил… Так руками все и замашут, так и засуют кулаки, и не успеешь раскрыть как следует рта, как тебя уже столовером и дураком назовут…

Ну-к что ж? Оно, может, это и верно - ведь мы старики!..

Только и то: верить ты можешь не верить, а кулакам у меня во рту не квартира… Можешь не слушать, а что соврать, коли доведется, так соврать подчас, ей-богу, - сказать больше, чем правду!..

*****

Так вот, сидит Петр Кирилыч на пенушке возле дороги, и хорошо у него на душе!..

Какой выдался случай да счастье!..

Теперь-то он женится, нарядит подклет, в котором хоть сейчас и не очень казисто, потому что в подклете стоят по зимам братнины овцы и весь мелкий приплод, но для начала и то хорошо… Самому теперь Петру Кирилычу стало чудно, почемуй-то он до сих пор об этом обо всем хорошенько не подумал: ведь Петру Кирилычу без малого третий десяток доходит, бородка, как у заправского мужика, закурчавилась кольчиком…

Задумался Петр Кирилыч, закусивши кончик бородки в зубах, и потому немного вздрогнул от этой задумчивости, когда услышал у себя за спиной в самое ухо:

- Ну, Петр Кирилыч, дело, как говорят, на мази!..

Оглянулся Петр Кирилыч: опять тот же старик, только лицо все расплылось, как у месяца, когда он поутру садится в чащобу за чертухинский лес…

"Да на кого же это он только похож, - подумал опять Петр Кирилыч сам про себя, - в такой длинной поддевке?.."

Антютик еще ближе придвинулся к Петру Кирилычу и снова шепчет ему на ухо, словно боится кого испугать:

- Сейчас она будет купаться… так ты можешь всю ее разглядеть до тонкости… Я уж, Петр Кирилыч, сватать так сватать: фальши вашей смерть не люблю…