В моей записной книжке я нахожу запись о том, что именно в среду, днем, 16 ноября 1887 года, внимание моего друга Шерлока Холмса было впервые привлечено к необычайному делу человека, который ненавидел часы.

Где-то я уже писал о том, что тогда я лишь краем уха слышал об этом деле, поскольку то было вскоре после моей женитьбы. Я даже пометил в записной книжке, что мой первый послесвадебный визит к Холмсу имел место в марте следующего года. Но дело, о котором идет речь, отличалось столь необыкновенной деликатностью, что, я полагаю, читатели простят мне столь долгое молчание, поскольку моим пером всегда владело скорее благоразумие, нежели стремление к сенсационности.

Итак, спустя несколько недель после свадьбы моя жена вынуждена была покинуть Лондон по делу, которое имело касательство к Тадиусу Шолто и могло существенно повлиять на наше будущее благополучие. Одиночество для меня было невыносимо, и я на восемь дней возвратился в старую квартиру на Бейкер-стрит. Шерлок Холмс принял меня без расспросов и комментариев. Однако я должен сознаться, что следующий день, 16 ноября, начался неудачно.

Было ужасно холодно. Все утро желто-коричневый туман наваливался на оконные стекла. Электрические лампы, газовые рожки, а также огонь, пылавший в камине, освещали обеденный стол, который оставался неубранным после завтрака до середины дня.

Шерлок Холмс был задумчив и невесел. В своем старом халате мышиного цвета и с трубкой вишневого дерева во рту он устроился в кресле и принялся просматривать утренние газеты, то и дело бросая какое-нибудь ироническое замечание.

— Ничего интересного? — спросил я.

— Мой дорогой Уотсон, — ответил он, — у меня возникает опасение, что с завершением дела печально известного Блессингтона жизнь сделалась пресной и скучной.

— И тем не менее, — возразил я, — ведь это был год незабываемых дел, не правда ли? Вы чересчур возбуждены, мой дорогой друг.

— Право же, Уотсон, вам ли об этом судить? Вчера вечером, когда я решился предложить вам бутылочку французского вина за ужином, вы принялись столь подробно рассуждать о радостях супружества, что я боялся, вы никогда не закончите.

— Мой дорогой друг! Не хотите ли вы сказать, что я был чересчур возбужден вследствие выпитого вина?

Мой друг окинул меня пристальным взглядом.

— Вино тут, возможно, и ни при чем, — сказал он. — Однако! — Он указал на газеты. — Вы видели, каким вздором пресса считает нужным потчевать нас?

— Боюсь, еще нет. Разве что в номере «Британского медицинского журнала»…

— Да возьмем хотя бы его! — сказал он. — Страница за страницей тут посвящены скачкам, которые состоятся в будущем году. Англичан почему-то нужно постоянно удивлять рассказами о том, что одна лошадь может бежать быстрее другой. И снова, в который уже раз, мы читаем, как нигилисты затевают преступный заговор против великого князя Алексея в Одессе. Передовая статья целиком посвящена несомненно актуальному вопросу: «Должны ли продавщицы выходить замуж?»

Я не решился прервать его, дабы его досада не возросла.

— Где преступление, Уотсон? Где таинственное, где выходящее за рамки повседневности, без чего всякая проблема суха и безжизненна? Неужели мы утратили все это навсегда?

— Слышите? — сказал я. — Кто-то звонит.

— И притом спешит, если судить по тому, как настойчив наш гость.

Мы вместе подошли к окну и выглянули на Бейкер-стрит. Туман несколько рассеялся. На краю тротуара возле наших дверей стоял красивый закрытый экипаж.

Кучер в цилиндре и ливрее как раз закрывал дверцу экипажа, на которой была начертана буква «М». Снизу послышался гул голосов, затем на лестнице раздался звук легких, быстрых шагов, и дверь нашей гостиной распахнулась.

Мы оба были удивлены, когда узрели, что наш гость — молодая леди, скорее, девушка, поскольку вряд ли ей исполнилось восемнадцать; редко приходилось мне видеть молодое лицо, сочетающее в себе столько красоты, утонченности и нежности. Ее большие голубые глаза, устремленные на нас, взывали о помощи. Ее пышные золотисто-каштановые волосы были упрятаны под шляпкой, а поверх дорожного костюма был надет темно-красный жакет, отделанный каракулем. В руке, с которой она не снимала перчатку, она держала несессер, и на нем было наклеено что-то вроде бирки с буквами «С. Ф.». Другую руку она прижимала к сердцу.

— О, прошу вас, пожалуйста, простите за это вторжение! — умоляюще заговорила она, с трудом переводя дыхание, но голосом низким и мелодичным. — Кто из вас, простите, мистер Шерлок Холмс?

Мой товарищ склонил голову:

— Я Холмс. А это мой друг и коллега доктор Уотсон.

— Слава Богу, что я застала вас дома! Я пришла, чтобы…

Но наша гостья только это и смогла произнести. Она запнулась, густая краска залила ее лицо, и она опустила глаза. Шерлок Холмс бережно взял у нее из рук несессер и пододвинул кресло к огню.

— Прошу вас, садитесь, сударыня, и успокойтесь, — сказал он, откладывая свою трубку из вишневого дерева.

— Благодарю вас, мистер Холмс, — отвечала утонувшая в кресле юная леди, глядя на Холмса с благодарностью. — Говорят, сэр, вы умеете читать людские сердца.

— Гм! Что до поэзии, то, боюсь, вам лучше обратиться к доктору Уотсону.

— И можете разгадывать секреты ваших клиентов и даже… даже назвать цель их визита, когда они не произнесли еще ни единого слова!

— Мои способности переоценивают, — улыбаясь, ответил он. — Помимо тех очевидных фактов, что вы компаньонка дамы, что вы редко путешествуете, и тем не менее недавно возвратились из поездки в Швейцарию, и что дело, с которым вы пришли, касается человека, снискавшего ваше расположение, я не могу заключить ничего более.

Юная леди резко вздрогнула, да я и сам был поражен.

— Холмс, — воскликнул я, — это уж слишком! Откуда вам все это может быть известно?

— В самом деле, откуда? — повторила вслед за мной юная леди.

— Я наблюдаю, кое-что замечаю. Несессер, хотя далеко не новый, не потерт и не изношен в дороге. Мне не хотелось бы подвергать сомнению вашу наблюдательность, но я должен обратить ваше внимание на бирку отеля «Сплендид», в швейцарском городе Гриндельвальде, которая приклеена к несессеру.

— Но все остальное? — настаивал я.

— Костюм леди, хотя у нее безупречный вкус, не нов и не дорог. И тем не менее она останавливалась в лучшей гостинице Гриндельвальда и приехала в экипаже, каким ездят состоятельные люди. Поскольку ее собственные инициалы «С. Ф.» не совпадают с буквой «М» на дверце экипажа, мы можем предположить, что она занимает положение в каком-нибудь семействе, равное с другими его членами. Ее молодость не исключает возможности того, что она воспитательница, и нам остается только заключить, что она — компаньонка дамы. Что же до джентльмена, который снискал ее расположение, то краска смущения и опущенные глаза говорят о многом. Разве не так?

— Да, так, мистер Холмс! — воскликнула наша гостья, стискивая руки в еще большем волнении. — Меня зовут Силия Форсайт, и я уже более года служу компаньонкой у леди Мейо из Грокстон-Лоу-Холла, в графстве Суррей. Чарлз…

— Чарлз? Значит, так зовут джентльмена, о котором идет речь?

Мисс Форсайт кивнула головой, не поднимая глаз.

— Если я и не решаюсь говорить о нем, — продолжала она, — то это потому, что боюсь, что вы можете посмеяться надо мной. Я боюсь, что вы сочтете меня сумасшедшей или, что еще хуже, будто бедный Чарлз — сумасшедший.

— А почему я должен так думать, мисс Форсайт?

— Мистер Холмс, он не может выносить одного вида часов!

— Часов?

— За последние две недели, сэр, по совершенно необъяснимой причине он разбил семь штук часов. Двое из них он разбил на людях, и к тому же у меня на глазах!