Маленький Пол упрямо шел своей темной дорожкой, спотыкаясь на ровном месте, запинаясь на ухабах, которых никогда не мог вовремя заметить – у него просто не было времени оценить отцовскую нежность. К тому же он страстно желал уважения и восхищения – его раздражало, что отец любит его вопреки тому, каков он есть, а не за его доблести и заслуги. Маленький Пол любил только лишь Джейн – и своего сокола. С соколом он управлялся господински, и охота за мелкими пташками была единственным утешением в его борьбе с жизнью, которая не баловала его. Со всякой бедой он шел к своей ласковой сестрице, ища сострадания – и находил его.

Около ближайшей к Елизавете мишени соревновались двое ее старших детей. Леттис уже исполнилось пятнадцать – и ее красота, обещавшая поражать сердца, только расцветала. Ее молочно-белая кожа была слегка окрашена нежнейшим румянцем, глаза светло-голубые и спокойные, словно незабудки, а длинные, мягкие как шелк, вьющиеся волосы блестели на солнце. Натянув лук и прицелившись, она улыбалась каким-то своим мыслям. Стреляла она отменно, и прекрасно ездила верхом, чудесно танцевала и умела исполнить на клавесине простенькие пьески. Леттис занимало лишь то, что приличествует даме света и, будучи отнюдь не глупой, она отдавалась этому всей душой. Но настоящего образования она не получила, оставаясь ленивой, неученой и неисправимо тщеславной.

Ну и что из того, утешала себя Елизавета. Ведь Леттис спала и видела себя замужем за достойным человеком – в этом она явно собиралась переплюнуть Мать. А завтра она поедет ко двору, чтобы сделать там карьеру. Елизавета ни секунды не сомневалась, что какой-нибудь придворный глупец тут же страстно влюбится в девушку, и, если у Леттис достанет мудрости, а у юноши – смелости, то уже в этом году Дочь будет замужем. Это лишь обрадовало бы Елизавету – она вовсе не была без ума от Леттис, да к тому же завидовала ей, и ее присутствие в доме действовало угнетающе...

И Елизавета перевела взгляд на своего первенца, болтающего с Леттис, – Джон тоже едет ко двору, чтобы получить там место, но в отличие от сестры вовсе не рад этому... Мать залюбовалось им, и сердце ее забилось от любви.

Неужели из ее чрева, вопрошала она себя уже в сотый раз, появилось на свет это богоподобное создание, этот великолепный золотой гигант? Ведь она сама среднего для женщины роста, а Пол невелик и щупл для мужчины – но Джон Морлэнд в свои семнадцать лет уже выше шести футов, широк в плечах и необыкновенно силен, словно это не простой смертный, а и вправду божество...

Его редкостная сила и гигантский рост внушали благоговение – но ведь он еще и необычайно красив! Точеные черты лица носили печать душевности и кротости – но отнюдь не слабости. Прямые волосы были светлыми, как ячменный колос с чуть-чуть рыжеватым отливом, что необычайно гармонировало с золотистой кожей. Зеленовато-ореховые глаза его люди называли «счастливыми» – а выражение доброты и мудрости делало юношу старше своих лет. Золотого великана отличала еще и нежность.

Люди очень скоро распознавали в нем то, что всегда было ведомо зверью. Дитя, которого ни разу не укусила пчела, не цапнул лисенок, и в чьих силах было укротить любого бешеного коня или пса, превратилось в мужчину, к которому простые люди шли издалека со своими тяготами и бедами. Елизавете странно было видеть, как деревенская женщина доверяет своего захворавшего ребенка огромным ласковым рукам Джона и поднимает на него глаза, полные веры и благоговения. Чем меньше и слабее существо, тем нежнее Джон и – что удивительнее всего – он исцеляет! Он частенько снимал Елизавете головную боль и усмирял приступы удушья у маленького Пола.

В нем было истинное величие, а его богоданная красота гармонировала с необычайной физической силой. Когда он вырос, любовь матери к нему изменилась. Теперь в этом чувстве был трепет и изумление – это была страсть, которую не смог доселе пробудить в ее сердце ни один мужчина. Он был для нее больше, чем сын – и она отчаянно противилась в душе его поездке ко двору. Она не мыслила себе жизни без него, она пропадет, зачахнет...

Джон, словно почувствовав, что происходит у нее в душе, тотчас же откликнулся. Поймав ее взгляд, он тут же подошел и преклонил колено перед матерью:

– Что с тобой, мама? У тебя такое лицо...

– Я думала о завтрашнем дне, – отвечала она. – В душе трепетно надеюсь, что тебе там откажут в должности...

Необыкновенные глаза Джона изучали ее лицо:

– Я же откровенно надеюсь на это! – признался он. – Я только что говорил с сестрой…

– Скорее, это она говорила, а ты слушал. – Елизавета измученно улыбнулась.

– Она стремится ко двору всей душой. Меня восхищают ее страсть и решимость.

Елизавета попыталась скрыть удивление:

– Страсть и решимость, ты сказал? – Джон словно прочел ее мысли.

– Ты неверного мнения о Леттис, мама, – возразил он. – У нее много качеств, которых сразу не распознаешь. Смотри, отец идет...

Он торопливо поднялся, увидев приближающегося Пола. Это было какое-то стыдливое движение, и Елизавета усилием воли заставляла себя улыбаться – отец и сын стояли друг напротив друга: Пол вытянулся как струна, чтобы казаться выше, а Джон пытался как бы съежиться. Ведь оказаться настолько выше отца в какой-то мере оскорбительно для того – впрочем, как и обнаружить, что пытаешься это скрыть...

– Ты готов? – спросил Пол. – Пора начинать турнир. Джон, я полагаю, тебе лучше выступить в качестве судьи вместе со мной – ведь у тебя слишком явное преимущество перед ровесниками.

– Хорошо, отец, – смиренно ответил Джон. Он великолепно стрелял по мишени, хотя ни разу в жизни не воспользовался этим умением, чтобы убить зверя или птицу.

– Мы не станем дожидаться Баттсов, – продолжал Пол. – Ах, вот и Иезекия, и Джэн – только что прибыли. Ну, пора начинать, иначе мы не управимся до обеда.

Он направился прочь, и Джон был уже готов последовать за отцом, но тут Иезекия увидел их с Елизаветой и подошел поздороваться с ними – учтивость велела юноше помешкать. Иезекия только что возвратился из дальнего плаванья – об этом красноречиво свидетельствовала продубленная солнцем и солью кожа и покачивающаяся походка, да и с голосом своим он все еще не мог справиться: чересчур привык орать на матросов во время бушующего шторма.

– Привет, кузина! – загремел он. – Благослови Господь тебя, малышка Елизавета. Ох, Джон – Господи, ты снова вырос! А я-то думал, что я в роду самый большой – но в последние годы я перестал расти, а вот ты вымахал, словно молодой дубок! Как поживаешь?

Елизавета радостно приветствовала его. Она обожала этого огромного грубоватого моряка – и завидовала его вольной жизни. Иезекия был правнуком того самого Ричарда Морлэнда, о котором ходили легенды. Говорили, что тот трижды обошел босиком всю Англию, взял в жены дикую женщину из шотландских пустошей: никто не понимал ее языка, и детей своих она рожала словно волчица – прямо под открытым небом... Правда это или нет – никто не знал, но Иезекия был одержим страстью к странствиям, и почти всю сознательную жизнь провел в море, время от времени возвращаясь в Шоуз – поместье, унаследованное от отца. Какое-то время он энергично и добросовестно обрабатывал земли – но потом море снова позвало его... В двадцать девять лет это был высокий широкоплечий мужчина с открытой и доброй улыбкой и густейшей окладистой бородой, которую почти обесцветили ветер и солнце.

– У меня уйма подарков для тебя и для всего твоего выводка – да вот только они остались дома. Если ты пригласишь меня погостить, то завтра же поеду и привезу, – говорил он. – Слыхал, твой муж завтра уезжает в Лондон. Если ты предложишь мне на время остаться вместо него в качестве защитника и насладиться обществом женщин, то знай – я согласен!

– Ну разумеется, будь как дома, – ответила Елизавета. – Но учти: невзирая ни на какие подарки я не разрешаю тебе разбивать сердца моих девушек – знаю я вас, моряков!

Иезекия воздел к небу руки:

– Да разрази меня гром...