Леттис в глубине сердца была твердо убеждена, что происходящее между ними грязно и грешно, и что Гамильтон проделывал все это с ней, чтобы шокировать ее. Но истинным потрясением для нее стали собственные чувства – его ласки дарили ей острейшее наслаждение. А Роб, казалось, получал удовольствие, сокрушая барьеры, воздвигнутые ее гордостью и воспитанием, и возбуждая ее страсть. Он шаг за шагом вводил ее в мир чувственных наслаждений, знакомый ему с младых ногтей. С каждым новым открытием любовь и ненависть Леттис к мужу возрастали – усиливалось и ее внутреннее сопротивление, хотя внешне она выглядела покорной.

Тем временем ситуация при дворе все более обострялась: Леттис всем сердцем сочувствовала королеве, осознавшей, наконец, какому злодею и ничтожеству она отдала свою руку и корону. Ее преданный волк, Босуэлл, отважно защищал ее – в августе 1565 года он отбил первую вооруженную атаку Морэя и отбросил его за границу в Ньюкастл. Королева возвратилась в Эдинбург, поручив своему волку защиту границы – а в декабре было объявлено, что государыня понесла. Младенец, которого она носила под сердцем, с полным правом мог быть наследником и шотландского, и английского престолов. Но к тому времени королеве уже не удавалось скрывать ненависти и презрения к мужу и своей очевидной симпатии к Дэвиду Риццио – и вот однажды пьяный король заявил, что итальянец и есть настоящий отец ребенка.

Босуэлл и тут сделал все, что мог, чтобы защитить королеву от несправедливых нападок, но в феврале он обвенчался с Бонни Джин Гордон, и как раз в то время как отважный волк наслаждался медовым месяцем, король учинил пьяную расправу. Он ворвался в апартаменты королевы, закрывшейся там с Дэви, скрутил ей руки за спиной и заставил смотреть, как его вооруженный до зубов приятель Рутвен буквально разорвал в клочки маленького певца. Королева была на шестом месяце беременности...

Гамильтон поначалу скрывал это от Леттис – ведь она тоже была беременна, зачав в январе, – ей нездоровилось: мучила тошнота и головные боли. К тому времени, когда она кое-как оправилась, много воды утекло. Мортон и Дуглас держали королеву под домашним арестом и дожидались лишь прибытия Морэя с войском. Гамильтон сообщил Леттис, что именно Морэй все и подстроил. Но запереть волка в клетку было не в его власти – Босуэлл собрал войско и спустя неделю двинулся к Эдинбургу, чтобы освободить королеву и Дарнли. Он разбил мятежников в пух и прах. Дарнли угодил в опалу, предводители были повешены – но королева, не в силах пролить родственную кровь, простила брата.

Все это Гамильтон рассказал, а Леттис со вниманием выслушала, теряясь в догадках, на чьей же стороне ее муж. Похоже было, что он не принял ничью сторону – хотя Леттис знала, что он всегда был дружен с Морэем. Ответом на ее обеспокоенный взгляд была все та же хищная белозубая ухмылка...

– Выбрось все это из головы, дорогуша, – ведь ты носишь моего сына! Да, и королева – интересно, кого она произведет на свет? Она, похоже, сильна телом и духом, и выкидыша у нее не будет. В силе этой женщины есть что-то неестественное. Если у нее родится мальчик, он станет королем, а она будет как бы уже не в счет...

– И тогда вы... – начала было Леттис, и – прикусила язык.

– Босуэлл – настоящий бандит и старый вояка, но ни он, ни королева, ни этот ее вонючий недоносок-муж, ни все они вместе взятые не смогут сойти за короля. Мы же подождем подходящего случая и послужим королю... Но и тебя, лапочка, я не оставлю без внимания – ты должна родить мне много детей...

В этот момент словно пелена спала с ее глаз – она впервые так ясно поняла мужа... Поняла она также и нечто куда более важное – что она не ошиблась в выборе своего волка. Она никогда не переставала его бояться, сознавая, что жизнь ее всецело в его руках. Но он мудрый хищник, и если она будет продолжать ему угождать, то будет с ним и тогда, когда взойдет его звезда... И кто бы ни взял верх в борьбе за власть, Роб Гамильтон будет в фаворе.

В сентябре Леттис произвела на свет своего первенца, сына – роды были тяжелыми, но все муки затмила радость. Это был крошечный сморщенный младенец с желтоватой, словно печеное яблочко, кожей и клочком черных волос на темечке. Леттис была потрясена, когда Роб решительно потребовал, чтобы она сама кормила дитя грудью. Но молока у нее не было, поэтому пришлось взять в дом кормилицу – и гроза миновала. Роб восхищался сыном и стал относиться к Леттис с куда большим почтением, чем прежде. Младенца окрестили Гамилом.

Королева Шотландии тоже разрешилась от бремени сыном, которого назвала в честь отца – Джеймсом. Он родился в июне, и сразу же после его рождения пополз слушок, что королева и волк, оберегающий границы, – любовники... Король все еще был в опале, лишен права лицезреть королеву – и, заключенный в Стерлинг-Касле, предавался пьяным оргиям. Он мучился сифилисом, который подхватил уже давно, – и ему многое прощалось... Гамильтон полагал, что королева и Босуэлл поощряют его, в надежде, что распутная и пьяная жизнь скоро сведет короля в могилу, и они беспрепятственно поженятся. Леттис, разнежившаяся и упоенная новым отношением к ней мужа, слышала его слова словно бы издалека...

В декабре принц Джеймс был окрещен в Стерлинг-Касле – церемония поражала пышностью и обилием гостей, среди которых присутствовали зарубежные, в том числе и английские, послы. Леттис и Роб присутствовали на церемонии – и тут Леттис впервые увидела, что приключилось за это время с Дарнли, прелестным безбородым мальчиком Дарнли... Он выглядел вдвое старше своих лет, совершенно испитой и полубезумный от сифилиса и пьянства. Пораженная Леттис поняла, что долго он не протянет. Но по возвращении из Стерлинга в Аберледи ее тревога уступила место новой, куда более сильной – захворал малыш. Роб и Леттис безотлучно находились при малыше, неусыпно ухаживая за ним, но тщетно. За неделю до Рождества ребенок умер на руках отца…

Две лошади – белая и гнедая – поднялись по узкой горной тропинке на высокое плато. Всадники остановили коней и замерли, глядя на север, где простирались дикие земли. Стоял чудесный майский день, небо было голубое, чистое, дул свежий ветерок. В каждой укромной лощине пробивались к солнцу храбрые горные цветы – нежные дикие розочки и колокольчики, двухцветная льнянка, розовый медвяный вереск, дикая богородицына трава и пурпурный шалфей, а вокруг жужжали пчелы, борясь с порывами теплого влажного ветра... Ниже по склону буйно разрослись золотые ракитник и утесник, а еще ниже простиралась лиственная роща, вся в нежно-зеленом кружеве первой листвы.

Пятилетний Китра, крупный пес с необыкновенно мощной шеей, словно гордившийся своей зрелой силой, стоял на краю обрыва и будто тоже любовался открывающимся отсюда великолепием, насторожив острые уши – а небольшая коричневая сучка-полукровка Моуди, которую Мэри Перси подобрала на ферме, елозила носом в траве, выискивая насекомых. Долгое время всадники молчали. Потом Хаулет стал нетерпеливо переступать стройными ногами и мягкими губами потянулся к траве. Блестящие побрякушки на его сбруе весело звякнули.

– Пустим их немного попастись, – предложила Мэри Перси, легко соскальзывая на землю. Джон тоже спешился, и они уселись рядышком на теплый камень, отпустив лошадей полакомиться.

– Шотландия... – помолчав, произнес Джон. – Кто знает, где она кончается и где начинается Англия? Мы с чего-то решили, что там... – он кивнул в сторону мрачных гор – кончается одна страна и начинается другая. Как будто можно провести границу между двумя стволами, растущими от общего корня. Один шаг – и вот уже чужая страна, полная врагов...

Мэри пожала плечами.

– Это звучит глупо и банально. Но они действительно чужаки. Они враги. Их стада щиплют ту же траву, что и наши, нам светит одно солнце – но их сердца мертвы для истинной Веры и христианских добродетелей...

Джон улыбнулся:

– Но ведь даже истинно верующие могут грешить. Что скажешь о королеве Марии?