Выйдя на улицу, под перламутрового цвета небо, я направился в сторону станции городской железной дороги, когда мой взгляд наткнулся на любопытный предмет. На улицах Берлина до сих пор валялось полным-полно ненужного военного снаряжения, и я не обратил бы на него внимания, если бы не знал причины смерти Дрекслеров. На груде булыжников в сточной канаве лежал противогаз. Я потянул его за резиновый ремень, и мне под ноги скатилась пустая жестяная банка. В один миг размытые контуры сценария убийства обрели реальные образы и краски. Я отбросил противогаз и опустился на корточки, чтобы прочесть надпись на ржавой металлической поверхности банки: «Циклон-Б. Отравляющий газ. Опасен для жизни! Хранить в сухом прохладном месте! Защищать от солнца и огня. Использовать с предельной осторожностью».

Я мысленно представил себе человека, стоящего под дверью квартиры Дрекслеров. Поздняя ночь. Нервничая, он наполовину выкуривает пару сигарет, затем надевает противогаз и поправляет ремешки, чтобы удостовериться, плотно ли он прилегает к телу. Убедившись, что все в порядке, человек открывает банку с кристаллической синильной кислотой, которая при контакте с воздухом сразу же превращается в жидкость. Он опрокидывает содержимое банки на взятый с собой поднос и быстро просовывает его под дверь квартиры Дрекслеров. Супруги мирно посапывали во сне, постепенно теряя сознание, когда газ «Циклон-Б», впервые испытанный на человеке в концентрационных лагерях, начал блокировать поступление кислорода в кровь. Преступник счел маловероятным, что Дрекслеры оставят открытым окно в такую погоду, но наверняка он на всякий случай подложил что-нибудь под дверь – пальто или одеяло, – чтобы препятствовать поступлению свежего воздуха в квартиру и предохранить от смерти кого-либо еще в доме. Даже небольшая доза этого газа считается смертельной. Пятнадцать – двадцать минут спустя, когда кристаллы полностью растворились, убийца, весьма довольный, что газ сделал свое тихое смертельное дело и что еще двое евреев – не важно, по какой причине, – присоединились к шести миллионам своих погибших соплеменников, поднял пальто, снял противогаз, подобрал пустую банку (поднос, оставшийся в квартире, его не волновал, потому что на нем не осталось следов: он наверняка надел перчатки, чтобы управляться с газом «Циклон-Б») и ушел в ночь.

Оставалось только изумляться простоте содеянного.

Где-то в заснеженной темноте вверх по улице прогрохотал джип. Я вытер рукавом запотевшее окно и увидел отражение знакомого мне лица.

– Господин Гюнтер, – произнес мужчина, когда я обернулся. – Я так и подумал, что это вы.

Тонкий слой снега запорошил ему волосы, и его квадратной формы голова с торчащими, совершенно круглыми ушами напоминала ведерко для льда.

– Бог мой, Нойман! – воскликнул я. – Я был абсолютно уверен, что ты погиб.

Он стряхнул с головы снег и снял пальто.

– Не возражаете, если я присоединюсь к вам? Моя девушка еще не пришла.

– С каких это пор у тебя появилась подружка, Нойман? В конце концов, за одну ты уже поплатился.

Он нервно дернулся.

– Послушайте, если вы собираетесь...

– Успокойся, – примирительно сказал я. – Садись. – Я махнул официанту. – Что ты будешь?

– Благодарю, только пиво. – Он сел и стал критически разглядывать меня прищуренными глазами. – Вы почти не изменились, господин Гюнтер. Немного постарели, слегка поседели и довольно сильно похудели – но все такой же.

– Я особенно не задумываюсь, что из себя представляю, но если ты полагаешь, что я хоть чуть изменился... – сказал я многозначительно, – то знай: все, сейчас тобой сказанное, почти слово в слово совпадает с описанием восьмилетней давности.

– Неужели прошло столько лет с тех пор, как мы в последний раз виделись?

– Да, с начала Второй мировой войны. А ты все еще подслушиваешь через замочную скважину?

– Господин Гюнтер, да вы ничего не знаете? – фыркнул он. – Я теперь тюремный надзиратель в Тегеле.

– Ушам своим не верю. Ты же бесчестен, как ворованное кресло-качалка.

– Ей-богу, господин Гюнтер, сущая правда. Янки доверили мне охранять нацистских военных преступников.

– И ты, уж надо думать, вовсю стараешься?

Наш разговор прервал официант.

– Вот ваше пиво, – сказал он, ставя кружку перед Нойманом.

Я начал было говорить, но американцы за соседним столиком разразились громким смехом. Затем один из них – сержант – сказал что-то еще, и теперь захохотал уже и Нойман.

– Он утверждает, что не верит в братские связи с нами, – объяснил Нойман. – Говорит, мол, не хочу я относиться к хорошенькой фрейлейн как к собственному брату.

Я с улыбкой оглянулся на американцев.

– Нойман, а говорить по-английски ты выучился, работая в Тегеле?

– Конечно. Я и еще много чему научился.

– Ну, скажем, информатором ты и прежде был хорошим.

– К примеру, – начал он, понизив голос, – я слышал, что Советы остановили на границе британский военный поезд и отцепили два вагона с немецкими пассажирами. Якобы это месть за образование Бизонии. – Под Бизонией он подразумевал объединение британской и американской зон Германии. Нойман отхлебнул немного пива и пожал плечами. – Не исключено, что начнется еще одна война.

– Очень сомневаюсь, – ответил я. – Животы надорвут.

– Не знаю, может быть.

Он отставил кружку, достал коробку с нюхательным табаком, который предложил мне. Я отрицательно покачал головой и скривился, наблюдая за тем, как он взял щепотку и заложил ее в ноздрю.

– Вы участвовали в боевых действиях во время войны?

– Ну, Нойман, тебе ли не знать... Кто же задает такие вопросы в наши дни? Или ты хочешь, чтобы я спросил, как ты достал денацификационное удостоверение?

– Смею вас уверить, что я получил его вполне законно. – Он вынул из бумажника и развернул листок. – Я никогда ни в чем предосудительном не участвовал. Вот здесь так и сказано: «Свободен от нацистской заразы», и я горжусь этим. Я даже в армии не был.

– Только потому, что тебя не призывали.

– Я свободен от нацистской заразы, – зло повторил он.

– Должно быть, это единственная из всех существующих зараз, которой у тебя никогда не было.

– Кстати, а что вы здесь делаете? – усмехнулся он в ответ.

– Время от времени захожу сюда отдохнуть.

– Но я ни разу вас здесь не видел, хотя частенько наведываюсь в это заведение.

– Довольно уютное местечко, не правда ли? Вот только не пойму, неужели твое жалованье тюремщика так велико, что позволяет развлекаться в подобных местах?

Нойман уклончиво пожал плечами.

– Наверняка ты выполняешь чьи-то поручения, – предположил я.

– Как и вы, не так ли? – Он едко улыбнулся. – Держу пари, что вы здесь по делам.

– Возможно.

– Могу помочь.

– Ну что ж, не откажусь. – Я вынул свой бумажник и показал ему пятидолларовый банкнот. – Ты слышал что-нибудь о человеке по имени Эдди Холл? Он иногда приходил сюда. Занимается рекламным бизнесом. Его фирма называется «Рекло и Вербе Централе».

Нойман сглотнул и уныло уставился на банкнот.

– Нет, – сказал он огорченно. – Я не знаю его, но могу кое-кого расспросить. Бармен – мои друг. Он мог бы...

– Я уже его спрашивал. Парень не из разговорчивых, но, похоже, он тоже не знает Холла.

– Эта рекламная контора, как, вы сказали, она называется?

– "Рекло и Вербе Централе". Находится на Вильмерсдорферштрассе. Я наведался туда сегодня днем, и мне сказали, что господин Эдди Холл отправился по делам в центральный офис фирмы в Пуллахе[4].

– Ну, значит, он там. В Пуллахе.

– Но я никогда не слышал о такой фирме и не могу себе представить, чтоб в Пуллахе были какие-либо компании.

– Может, вы ошибаетесь?

– Что ж, – сказал я. – Теперь моя очередь удивляться.

Нойман улыбнулся и кивнул на пять долларов, которые я стал засовывать назад в бумажник.