Создание автократической системы означало, в первую очередь, ослабление власти Сената. Но как радикальные реформаторы не могли решиться уничтожить Сенат, точно так же и императоры не могли покуситься на древнейший из государственных институтов Рима. Это сословие сохраняло свое выдающееся место в общей структуре Рима при Империи. Сенаторы оставались самыми богатыми людьми в Империи34 . За ними были признаны их привилегии. Они избирались на высшие должности, им предоставлялось управление провинциями и т. д. Со времени императора Тиберия прекратили созывать народные собрания и выборы магистратов производились в Сенате. Сенат, наряду с императором, был источником права и, тем самым, высшим законодательным учреждением. Сама власть императора официально имела своим источником решение Сената35 , и императоры обязывались управлять в согласии с Сенатом.

Официально император был только первым из сенаторов. Сенаторское сословие in согроге, независимо от судьбы отдельных его членов, продолжало оставаться сословием господствующим и вместе с тем объединенным определенными традициями и идеологией. Даже те homines novi, проникавшие в сенаторское сословие по назначению императоров, как особо верные им люди, быстро осваивались с новым положением и принимали привычки, взгляды и традиции старых родов. Их дети уже ничем не отличаются от потомков старых римских аристократов36 .

Но только что родившаяся автократия совсем не склонна была делиться властью с кем бы то ни было. Традиционно высокое положение сенаторов, не желавших растворяться в общей массе подданных и превращаться в служилую аристократию, было постоянным источником беспокойства для императоров. Ибо ни один социальный слой в Империи не пострадал столь сильно от изменений в политическом строе, как сенаторское сословие. Многие другие социальные силы даже выиграли от режима принципата37 , но только не Сенат. Именно «сенатская оппозиция», которая подталкивалась самой двойственностью государственной структуры, представляла наибольшую опасность для императорской власти на протяжении всего первого века существования Империи. Императоры не обманывались той безмерной лестью, которой осыпал их Сенат. Они прекрасно сознавали, что в момент кризиса только Сенат сможет проявить политическую инициативу и стать единственным легитимным органом, который подхватит власть, выпадающую из императорских рук. Иногда сенаторы не ожидали таких случаев, а создавали их. Уже во времена Августа возникло несколько политических заговоров, во главе которых стояли виднейшие представители сенаторского сословия38 . Чреда заговоров следовала и через все последующие царствования. Особенно опасными они становились, когда сенаторы находили пути к преторианцам, «лейб-гвардии» императоров. Но борьба между Сенатом и императорской властью имела и иные формы. В частности, большое распространение получили всякого рода памфлеты, часто составлявшиеся виднейшими представителями сенаторского сословия, особое значение имели прославления героев и нравов прошедших времен (laudatio temporis acti) и т. д.

Императорская власть отвечала на оппозицию Сената самыми жестокими репрессиями. Были казнены все участники заговоров против Августа. В последние годы Тиберия последовала серия убийств видных сенаторов. То же самое продолжалось при Калигуле, и смерть его праздновалась в сенаторских кругах, как освобождение от тирании. Клавдий первоначально стремился править в «духе Августа», то есть в согласии с Сенатом, но восстание солдат в 42 году, поддержанное некоторыми сенаторами, привело к резкому разрыву с Сенатом. По самым различным поводам выносились смертные приговоры тем, кто подозревался в оппозиционных настроениях.

Таким образом, несмотря на то, что тысячи людей стремились к сенаторскому достоинству, жизнь каждого отдельного сенатора могла оборваться каждую минуту с приходом центуриона или императорского вольноотпущенника, принесшего приказ принцепса покончить с собой. Приговор мог быть и более милостивым (смерть заменялась ссылкой), или – более жестоким (не только смерть, но и предшествующие ей пытки). Но самое главное было в ином: самый лояльный из сенаторов мог оказаться жертвой или вследствие доноса личного недоброжелателя, или из-за одного неверно понятого слова, или потому, что его вилла приглянулась императору или его вольноотпущеннику. Жизнь каждого сенатора целиком зависела от воли принцепса, и этот самовластный произвол высшее сословие должно было не только терпеть, но и прославлять, как проявление наивысочайшей справедливости. До этого в Риме был только один «полюс бесправия». Мы имеем в виду рабов, которые целиком зависели от произвола своих хозяев. Теперь возник второй на прямо противоположном конце «спектра статусов». Самое высшее из римских сословий оказалось в некоторых отношениях в том же самом положении. Становление автократического режима автоматически означало подавление, в первую очередь, именно этого слоя общества, для которого его новое положение было особенно нетерпимо, ибо все еще помнили об огромной власти Сената, которую он имел совсем недавно. При этом надо учесть, что сенатская оппозиция оказалась в своеобразном духовном вакууме. Герои стоического сопротивления самовластью напрасно ждали помощи от народа или хотя бы моральной поддержки. Основная часть гражданства отнюдь не спешила не только помогать им, но даже сочувствовать их борьбе. Они вполне были довольны существующим режимом. Для них, в сущности, было все равно, кто правит Римом: император или Сенат. Репрессии же могли задеть их только случайно.

Мы говорили о том, что именно стоицизм был философским учением, наиболее распространенным среди верхов римского общества. Он стал и своего рода знаменем духовной оппозиции императорам, причем на первый план, естественно, выходит проблема свободы. Одним из тех, кто пытался найти ответ на этот наиболее актуальный тогда вопрос, был Эпиктет.