Исключенные воспитанники коммерческого училища были снова приняты. Дирекция не устояла перед дружным натиском. Вскоре после этих событий Федя Великанов вступил в «Союз рабочей молодежи», а потом стал комсомольцем.

После контрреволюционного меркуловского переворота, когда большевикам пришлось уйти в подполье, Федя однажды получил почетное задание, которым гордился, — сопровождал большевика-подпольщика на явочную квартиру. Приходилось расклеивать прокламации и разбрасывать листовки, собирать деньги и продукты для арестованных.

В дни меркуловщины Великанов познакомился с одним из комсомольских вожаков — военным моряком Часовитиным.

Когда Федя узнал, что на «Синем тюлене» ему в одиночестве придется выполнять куда более опасное поручение, он сначала заколебался. Каратели не должны высадиться в Императорской — вот что он должен был сделать. А как? Целый вечер он сидел у старого механика Острейкина, несколько лет проплававшего на «Синем тюлене»; многому научил он Федю, но это был, так сказать, подсобный материал. На судне все зависело от обстановки, от того, как сложатся обстоятельства. Главное, пожалуй, заключалось в том, сумеет или не сумеет Федя найти себе помощников на пароходе. Не чувствовать в тяжкий момент дружеской поддержки, не иметь возможности посоветоваться, быть всегда одиноким — самое тяжкое, что может быть в жизни… Да и задание такое, что выполнить его, может статься, одному не под силу. Великанов не знал, что сначала все планировалось по-другому, что у пославших его не оказалось другого выхода. На «Синий тюлень» его устроил по просьбе матери дядя-механик. И вот Федя на пароходе в роли уборщика…

«Ты будешь скользить на волосок от гибели, — сказал ему большевик Василий Руденко на прощание. — Будь осторожен, но если припрет — иди на все, не прощай никому… Они же не прощают». И он передал Феде видавший виды наган с потертыми щеками деревянной ручки.

Федя теперь вспомнил книгу Жюля Верна «Пятнадцатилетний капитан». Как там просто получилось: чтобы сбить с курса корабль, положили топор под магнитный компас, стрелка резко отклонилась, и корабль пошел вместо Америки к Африке…

Попробуй-ка на самом деле так сделать! На «Синем тюлене», как и на других пароходах, вахтенный помощник каждые полчаса сверяет показания главного компаса на верхнем мостике и путевого, по которому правил рулевой. Конечно, можно попытаться вывести из строя оба компаса, но это уже сложнее, и все равно почти сразу разоблачат. Здесь не пятнадцатилетний капитан, тут непрерывно стоит бдительная вахта и действовать надо по-иному.

Сидя на раскладушке, Великанов думал, вздыхал. Длинный день подходил к концу, и он вспомнил свою каюту. И фотографию над изголовьем… Он улыбнулся. Ложась спать и просыпаясь, он тихонько говорил девушке с тугими косами: «Спокойной ночи, Танечка», «Доброе утро, Танечка»… Федя знал ее давно, с малых лет.

Они вместе жили в Императорской гавани, потом оба учились во Владивостоке, мечтали о новой жизни, спорили, ходили в театр.

В мореходном училище Великанов услышал сентиментальную морскую песенку. Она и Тане понравилась. В свободную минуту, глядя на фотографию, Федя напевал:

Девушку из маленькой таверны
Полюбил суровый капитан,
Девушку с глазами дикой серны
И улыбкой, как морской туман…

Окончив гимназию, Таня уехала домой, в Императорскую. А Федя продолжал учиться в мореходке и твердо знал, что они скоро снова увидятся.

Квакающий голос японского офицера привлек внимание Великанова. Он подвинулся к окошку буфета.

— Куда, зачем вы решили повернуть, Оскар Казимирович? — спрашивал черноволосый японец, сидевший в дальнем конце стола.

— В первую удобную бухту, господин Тадзима, — уклонился капитан, прихлебывая чай — Мне нужна пресная вода. Вы чувствуете, чай чуть-чуть солоноват. Хе-хе, механики, как всегда, перепутали клапана, подмешалась морская вода… Пользуясь случаем, поручик Сыротестов хочет взять кое-какой груз — шерсть для валенок.

— Ах, вы имеете в этой бухте свой склад? — не отставал японец, улыбаясь и показывая зубы и бледные десны.

— Спросите у поручика. Я не интересовался подробностями. Я, господа, только извозчик Мне говорят: «Поехали!» — я еду. Мне говорят: «Стоп!» — я останавливаюсь… Тпру! — неожиданно произнес капитан и сделал руками жест, словно натягивая вожжи. — Конечно, если надо напоить свою лошадку, хе-хе, тут ничего не поделаешь.

Услышав о непредвиденном заходе в первую же бухту, Федя испытал истинное удовлетворение. Насчет воды капитан сказал правду. Великанов-то это хорошо знал: это он подмешал морскую воду. Он, Федя, вмешался в жизнь большого парохода, управляемого чужими, и теперь они вынуждены тратить время на приемку пресной воды. Вот только что за дела у поручика на берегу?

Федя посмотрел на Сыротестова. Разъевшийся и румяный, поручик напоминал приказчика модного магазина, позванивал шпорой и внимательно изучал потолок кают-компании. Он считал, что ему повезло. Не пришлось открывать все карты Оскару Казимировичу. Когда капитан попросил разрешения зайти в бухту Орлиную для пополнения запасов воды, он разрешил — вот и все. Ну, а уж если попали в эту бухту, то и он, Сыротестов, кстати заберет там и свой груз. Все получилось само собой. Поручик покрутил свои усики колечком. Он был очень доволен.

Мадам Веретягина бесцельно расставляла и переставляла на столе деревянные бочоночки лото. Капитан Тадзима украдкой взглянул на русского офицера, прекратил расспросы и, видимо, углубился в какие-то свои приятные размышления.

Американец Томас Фостер перелистывал молитвенник, и руки его, как всегда, немного дрожали. Проповедник был изрядно под градусом.

Слегка покачивало. Две медные керосиновые лампы, надраенные до блеска, шевелились над столом. Они висели на всякий случай, если с электричеством что-нибудь случится. На ламповой меди, как крошечные солнца, сияли белые колпачки плафонов.

Молчание затянулось и стало тягостным.

Веретягина поднялась, резко отодвинув деревяшки. Подойдя к иллюминатору, она раскрыла шторки и стала пристально вглядываться в ночной мрак.

По трапу простучали чьи-то сапоги.

— Разрешите, господин капитан, — сказал матрос, появляясь в дверях. — Свет мешает смотреть вперед. Берег близко. Николай Иванович просил…

— Хорошо, хорошо, — машинально помешивая в стакане серебряной ложечкой, кивнул Гроссе. — Лидия Сергеевна, дорогая, закройте шторку… Вахтенные на мостике ничего не видят.

— Николай Иванович просил вам передать, — сказал матрос, — с востока несет туман.

— Хорошо, хорошо, — кивнул Гроссе.

Матрос ушел.

— Мне так страшно, — поежилась Лидия Сергеевна, задернув занавеску. — Там совершенная темнота, и под нами целая верста воды. Темнота давит на меня, как крышка гроба. Ужас, ужас… Вы говорите — туман, а я перестала понимать, где у нас туман, а где мрак отчаяния.

— Под нами три версты соленой воды, — поправил капитан, любивший во всем точность.

Все молчали.

— Вы знаете, конечно, поэму Кольриджа «Старый моряк», — продолжала мадам Веретягина. — Дайте папироску, господа… Матрос убил альбатроса, и вот команда видит, как на горизонте появляется корабль-призрак. Я напомню несколько строк. — И она перешла на речитатив. Голос ее, чуть сипловатый, был бы все же, пожалуй, даже приятен, если бы не нотки истеричности.

Все спят на нем могильным сном
Среди ночной тиши.
Ни звука не слыхать на нем,
Не видно ни души.
Но вот на палубе жена,
В одежде гробовой,
Страшна, угрюма и бледна,
А с нею и другой…

Это смерть и дьявол, — пояснила Лидия Сергеевна. — Они наказывают матроса.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: