Оскар Казимирович огляделся. У трапа стоял высокий, давным-давно не брившийся парень с винтовкой, в солдатских обносках. На голове — буденовка с красной звездой. У пояса подвешены гранаты. На палубе прохаживались еще десятка два вооруженных бородачей. Здесь можно было собрать лучшую в мире коллекцию бород. Тут были бороды, закрывавшие грудь, и жиденькие, сквозные, более или менее причесанные и лохматые. В общем, что ни человек, то своя борода…

Оскар Казимирович сделал несколько шагов.

На лобовой стенке, под мостиком, висел плакат: «Невзирая ни на что, рабочий, крестьянин и партизан Приморья должен встретить белогвардейцев градом пуль, лесом штыков. Смерть должна найти контрреволюцию на сопках и полях нашей страны». «И на море!» — добавил кто-то сбоку корявыми буквами.

Гроссе прочитал плакат.

— Не пугайтесь, Оскар Казимирович, плохого вам не сделаем, — ободрил капитана Великанов. — Будем просить по-прежнему командовать пароходом.

— Будем просить?.. Скажите-с, какая честь, господин партизан. Вы соображаете, что говорите?

Вряд ли у капитана Гроссе было когда-либо столь необычное положение и столь затруднительный случай. Что он ответит? Да, он не из самых храбрых капитанов. Возможно, он даже согласится… Но… Гроссе вдруг что-то заметил в открытом море.

— А это что? — Он указал на серое пятно на горизонте. — Как будто сторожевик-с. — Приподнял висевший на шее бинокль, приставил его к глазам. — Это «Сибиряк», — сказал Оскар Казимирович через мгновение. То, что он решил минуту назад, он передумал и уже посмелее расправил узкие плечи. — Вот что, дорогой, я не намерен разговаривать с партизанами. Понял?.. — Он повернулся и зашагал к трапу, постукивая высокими каблуками. — Пойдемте, господа, на берег, — сказал Гроссе старпому Обухову и двум матросам, ожидавшим его на палубе. — Нам не по пути с бунтовщиками.

В это же время с моря прозвучал выстрел. Снаряд разорвался недалеко в воде, подняв пенистый фонтанчик.

— Мы решили остаться на «Синем тюлене», Оскар Казимирович, — вежливо, но твердо сказал Обухов. — Я и матросы. На шлюпке плотник, Курочкин и кочегары, они отвезут вас.

— Я тоже остаюсь, — сказал японский офицер. Судьба подготовила капитану Гроссе еще один удар. На борт парохода поднялись запыхавшийся старший механик Фомичев и еще несколько человек — машинисты и кочегары. За ними вступил на палубу радиотелеграфист Иван Курочкин; он тихонько проскользнул в радиорубку.

— Я отказываюсь находиться в лагере, господин капитан, — без предисловия начал механик. — Этот контра поручик застрелил Петьку Безбородова и старого ороча. Как собак! — Стармех все повышал голос. — Я возвращаюсь на свой пароход, и никто мне не запретит это сделать. Все. — И Фомичев пошел на кормовую палубу.

За ним двинулась машинная команда. И тут Николай Анисимович увидел… Великанова. Он рванулся было к нему с радостным восклицанием, но потом сник, опустил голову и зашагал дальше.

Гроссе бледнел и краснел. Волосы на его затылке поднялись. Сжав маленькие кулачки, он посмотрел вслед механикам, затем круто обернулся к старпому:

— Это измена, милостивый государь! Бунт на пароходе… На рею захотели? Приказываю немедленно собрать команду и возвратиться на берег!

— Мы останемся здесь, — коротко повторил Обухов.

— Старпом — зачинщик! Невиданно-с! — кипятился капитан.

С заметно приблизившегося дозорного корабля прогремел еще один выстрел. Гроссе заторопился в шлюпку, где одиноко сидел судовой плотник.

На мостике «Синего тюленя» — штаб несколько странного, неморского вида. Здесь был Тихон Барышников, командир партизан, высокий человек в кожаной куртке, с маузером в деревянной кобуре. Лесничий Степан Федорович Репнин. Еще двое молодых парней, увешанных разным оружием. Иван Степанович Потапенко, Федя Великанов и Таня…

Партизаны перебрались на пароход в бухте Прозрачной. Барышников и Репнин — новый комиссар отряда — решили временно разместить часть своих людей на судне. И безопасно, казалось им, и удобно.

Прежде всего партизаны решили разгромить карателей.

— Старший помощник капитана, — представился Обухов, поднявшись на мостик. — Я, стармех, машинист и два матроса… Впрочем, вы все слышали. Нам надоели, — он покосился на Таню, — бабские вопли и беззаконные действия командира военного отряда.

— Спасибо, товарищ старший помощник, спасибо, товарищи, поговорим подробнее после, а сейчас надо уходить, — ответил Барышников. — Принимайте командование. И вы все по местам.

— Благодарим! — дружно гаркнули обрадованные моряки.

— Вира якорь! — раздалась по судну веселая команда старшего помощника.

Он снова почувствовал себя в родной стихии, снова начиналась настоящая жизнь.

Старенький брашпиль затарахтел, окутался паром, натуженно вытаскивая тяжелую цепь.

— Полный вперед! — скомандовал Обухов. Звякнул телеграф. — Лево руль!

Нос парохода стал разворачиваться. Сторожевик тотчас поднял флаги: «Остановите машины!»

— Они могут нам дров наломать, — негромко сказал Барышников, трогая бесполезный сейчас маузер. — У них пушка… Что делать?

— Товарищ командир, — оторвался от бинокля Потапенко, — я попробую офицерей утихомирить: скажу кое-что браткам-товарищам. — Он вынул из голенища флажки и, взобравшись на верхний мостик, стал семафорить.

На «Синем тюлене» притихли. Федя не спускал глаз с трепетавших на ветру флажков в руках Ивана Степановича. Все понимали: сейчас, может быть, вновь решается судьба парохода.

— Николай Анисимович! — негромко сказал в переговорную трубку старший помощник Обухов. — Давай все обороты, какие есть, а то твоя машина может не понадобиться.

— «Сибиряк» больше стрелять не будет! — крикнул сверху, перегнувшись через поручни, Потапенко.

Барышников с облегчением вздохнул. Пароход, работая винтом так, как, наверно, никогда не работал, выходил из бухты. Когда поравнялись со сторожевым кораблем, с мостика заметили возню у кормовой пушки. Собственно, хлопотали офицеры — матросы в холщовых куртках стояли поодаль.

Заклиненная матросами пушка молчала, но по «Синему тюленю» застрочил пулемет, стукнуло несколько винтовочных выстрелов. Тонко запели пули. От края мостика полетели щепки. Зазвенело стекло. Таня отшатнулась и закрыла глаза руками.

— Ложись! — крикнул Потапенко.

Вспенивая винтом море, пароход набрал предельный ход. Сторожевик преследовать не стал.

Федя взглянул на уходящий берег. Там, в глубине бухты, среди черных скал четко вырисовывался остов погибшего корабля; на берегу еще курились костры, белели конусы парусиновых палаток, зеленел лес. А еще дальше и выше, в кружеве облаков, синели вершины сопок…

Нет, сегодня сторожевик показался Великанову совсем не страшным. Рядом были испытанные бойцы. Отказ сибиряковцев стрелять из пушки он принял как должное.

— Скажи-ка, друг, — спросил Ивана Степановича командир партизанского отряда, когда «Синий тюлень» ушел за пределы досягаемости пулеметов. — Как же теперь матросы? Их там перебьет офицерье.

— Не лыком шиты братишки, — засмеялся Потапенко. — Если офицеры и догадаются, почему пушку с двух выстрелов заело, попробуй докажи, найди виноватого… Времена не те, боятся офицеры. Если бы не врангелевцы, мы бы давно… А это кто? — прищурился матрос.

Потапенко показал на японского офицера в желтых сапожках, возникшего в дверях штурманской.

— Я представитель японского командования на этом пароходе, — сказал офицер и поклонился, обнажив зубы. — Здравствуйте, очень приятно… У кого я могу получить ключ от каюты?

Тихон Барышников тоже злобно смотрел на японца. Федя понял, что совершил ошибку. Не надо было пускать японца на борт.

— Отведите его, Великанов, — распорядился, сдержавшись, командир отряда, — дайте ключ. Господин офицер, вам запрещается выходить из каюты до особого разрешения. В кают-компанию — пожалуйста…

— Я протестую. Я представитель японского командования, — надулся японец. — Это арест. Я буду сообщать командованию…