Этот упадок, как и вообще упадок всех прочих итальянских республик, зависит от недостатка национального единства, от чужеземного влияния, от господства туземного духовенства и от возникновения в Европе великих, сильных и объединенных национальностей.

Если в частности рассмотрим венецианскую торговую политику, то с первого взгляда придем к убеждению, что торговая политика новейших торговых и мануфактурных государств представляет не что иное, как копию венецианской в увеличенном, т. е. национальном, масштабе: ограничение мореплавания и ввозные пошлины в интересах туземных мореходцев и внутренних фабрик против чужеземных и рано установившийся обычай ввозить чужеземные сырые материалы по преимуществу и вывозить мануфактурные товары13 .

В новейшее время для подтверждения принципа свободы торговли старались доказать, что причины падения Венеции нужно искать в ограничениях. Но в этом мнении только малая доля правды, а больше ошибочного. Если мы без предубеждения будем исследовать историю Венеции, то найдем, что здесь, как позднее и в великих государствах, свобода и ограничения международных сношений в различное время были или благоприятны, или вредны для могущества и благосостояния нации. Неограниченная свобода торговли была полезна республике в первое время ее развития. Каким образом иначе могла бы она из рыбачьей деревни быстро возвыситься на степень торговой державы? Полезны ей были также и ограничения, когда она достигла уже известной степени могущества и богатства, ибо посредством этих ограничений завоевала она себе мануфактурное и торговое верховенство. Но после того, как ее мануфактурное и торговое могущество сделалось преобладающим, ограничения оказались для нее гибельными; ибо это поставило преграду к соревнованию с другими нациями и явилась беспечность. Таким образом, не введение ограничений, а сохранение их после того, как исчезли причины, их вызвавшие, было вредно для венецианцев.

Затем этот аргумент страдает большим недостатком потому, что упускается из вида возникновение великих национальностей под управлением наследственных династий. Венеция (хотя и обладательница провинций, однако не что иное, как итальянский город) при быстром развитии своего мануфактурного и торгового могущества должна была бороться с другими итальянскими городами, и исключительность ее торговой политики могла иметь значение лишь до тех пор, пока против нее не выступали цельные, объединенные в своих силах нации. Но как скоро это совершилось, Венеция могла поддержать свое верховенство в том только случае, если бы ей удалось стать во главе объединенной Италии и привлечь к своей торговой политике всю итальянскую нацию. Иначе никакая торговая политика, как бы ни была она остроумна, не в состоянии была поддержать торговое преобладание отдельного города среди объединенных наций.

Из примера Венеции, на основании которого в такое время, как наше, хотят извлечь доказательство против торговой политики ограничений, нельзя вывести другого заключения, как только то, что один город, или маленькое государство, среди великих держав не может вводить или поддерживать с успехом эту систему и что государство, достигшее мануфактурного и торгового верховенства при помощи ограничений, раз оно достигло своей цели, возвращается снова с успехом к принципу свободы торговли.

В этом случае, как и во всех спорах о свободе международной торговли, мы встречаемся с употреблением слова «свобода», которое дает повод к смешению понятий, бывшему уже причиной великих заблуждений. О свободе торговли рассуждают как о религиозной или гражданской свободе. Друзья и подвижники свободы вообще считают себя обязанными защищать свободу во всех ее формах, таким образом, и свобода торговли приобрела популярность, причем не обращается внимания на различие, существующее между свободой внутренней торговли и свободой торговли внешней, между тем как та и другая по своей сущности и по результатам совершенно различны. Так, ограничения внутренней торговли только в редких случаях совпадают с индивидуальной свободой граждан, между тем как во внешней торговле высочайшая степень индивидуальной свободы может существовать рядом с очень значительными ограничениями. Возможно даже, что следствием высочайшей степени свободы внешней торговли будет национальное порабощение, как это мы покажем позднее на примере Польши. В этом смысле говорит уже Монтескье: «В странах свободы негоциант встречает бесчисленные стеснения, и нигде он не бывает менее стеснен законами, как в странах порабощенных»14 .

Достигнув господства в Италии, гений промышленности, торговли и свободы, перешагнув Альпы, прошел Германию и воздвиг себе новый трон на берегах Северного моря. Уже Генрих I, отец освободителя итальянских муниципалитетов, заботился об основании новых и о расширении старых городов, которые основались уже отчасти в местах прежних римских колоний и императорских домен.

Подобно последующим королям Франции и Англии, он и его преемники видели в городах надежный противовес аристократии, богатый источник государственных доходов и новое средство для защиты страны. Вследствие торговых сношений с итальянцами и своих свободных установлений эти города скоро достигли высокой степени благосостояния и цивилизации. Развитие общественной жизни вызвало успехи в искусствах и промышленности и стремление выдвинуться богатством и предприятиями, в то же время материальное богатство имело своим последствием стремление к образованию и улучшению политического положения.

Сильные юношеской свободой и цветущей промышленностью, но теснимые разбойниками с суши и с моря, северонемецкие города скоро почувствовали необходимость в тесном объединении для своей защиты и обеспечения. С этой целью Гамбург и Любек в 1241 году заключили союз, который еще в течение того же столетия соединил все сколько-нибудь значительные города, в числе восьмидесяти пяти, на берегах Северного и Балтийского морей, Одера и Эльбы, Везера и Рейна. Эта конфедерация получила название Ганза — слово нижненемецкое и обозначает союз.

Скоро почувствовав, какими успехами может быть обязана частная промышленность объединению сил, Ганза не замедлила создать и развить торговую политику, приведшую к такому благосостоянию, которое до сих пор не имело себе примера. Убедившись, что тот, кто желает создать и упрочить обширную морскую торговлю, должен владеть средствами для ее защиты, ганзейцы создали могущественный военный флот; поняв, что морское могущество страны усиливается или ослабляется в зависимости от ее торгового мореходства и развития рыбного промысла, они издали закон, на основании которого ганзейские богатства должны были перевозиться лишь на ганзейских кораблях, и позаботились о широком развитии рыбных морских промыслов. Английский навигационный акт создан по образцу ганзейского, для которого в свою очередь служил образцом венецианский15.

Англия в этом случае следовала примеру тех, кому до нее принадлежало морское верховенство. Даже во время Долгого парламента предложение об издании навигационного акта было не менее как новостью. Адам Смит при обсуждении этой меры16, по-видимому, не знал или хотел умолчать о том, то еще за несколько веков было уже сделано несколько попыток ввести подобного рода ограничения. Предложенные парламентом 1461 года, они были отвергнуты Генрихом VI; предложенные Иаковом I, они снова затем были отвергнуты парламентом 1622 года17; но еще задолго до этих двух предложений (1381) они были на самом деле введены Ричардом II, но скоро снова были оставлены без последствий и забыты. Очевидно, страна тогда не была еще готова к принятию такой меры. Навигационные акты, как вообще протекционные таможенные меры, настолько естественны для наций, которые предчувствуют свое будущее торговое и промышленное величие, что не успели Соединенные Штаты Северной Америки отстоять свою независимость, как по предложению Мадисона ввели уже у себя ограничения в мореплавании и даже, как увидим из одной последующей главы, гораздо с большим успехом, нежели Англия за полтора века перед тем.