Послышались быстрые шаги, потом беспорядочный топот, словно человек двадцать сновали туда–сюда. Джелвин покачал головой.

– Мы теперь вроде пассажиров. Работают за нас. В неясном шуме послышался знакомый звук: заскрипели штуртросы – очевидно, кто–то пытался маневрировать при встречном ветре.

– Увеличивают парусность.

– Черт!

«Майенская псалтирь» получила резкую килевую качку и затем взяла скачок на триборт, что заслужило одобрение Джелвина.

– Выйти на правый галс при таком ветре! Это монстры, пьяные от крови и убийств, но в морском деле они понимают. Лучший английский яхтсмен на призовой яхте не осмелился бы резануть ветер под таким углом.

– И что это доказывает? – добавил он тоном врача–диагноста.

Я безнадежно махнул рукой.

– Это доказывает, что мы идем определенным курсом, что имеется место назначения.

Я с минуту поразмыслил и добавил в свою очередь:

– А вдруг это не демоны и не фантомы, а такие же существа, как и мы?

– Знаете, это сильно сказано…

– Я хочу сказать, существа материальные, располагающие лишь естественными возможностями.

– Насчет этого я никогда не сомневался.

К пяти часам утра был произведен новый маневр, и шхуна снова изменила курс. Джелвин открыл иллюминатор – от густых облаков просочилась грязная белесая заря.

Мы рискнули крадучись выбраться на палубу. Никого.

Судно лежало в дрейфе.

Прошло два спокойных дня.

Ночные маневры не повторялись, но Джелвин заметил, что нас несет быстрое течение и мы следуем направлением, которое когда–то называлось северо–западом.

Стевен дышал все слабее. Джелвин приготовил ампулы и шприц. Время от времени он делал уколы нашему умирающему другу. Мы почти не разговаривали и почти ни о чем не думали. За себя я ручаюсь, поскольку глотал виски целыми пинтами.

При этом я лопотал только пьяную белиберду вместе с проклятиями по адресу школьного учителя. Среди обещаний оторвать голову, законопатить уши и прочего тому подобного Джелвин вдруг расслышал о книгах, которые учитель приволок на шхуну.

Он подскочил и принялся трясти меня за плечи. С пьяной важностью я твердил одно и то же:

– Капитан здесь кто? Не сметь!…

– Какой вы к черту капитан! Повторите! Что вы сказали про книги?

– Да в его каюте… полный чемодан латинского старья… не понимаю этого аптекарского жаргона.

– Я его знаю, я! Почему вы раньше не сказали!

Я только растянул губы в пьяной ухмылке.

– Наплевать. Капитан здесь кто? Вы обязаны ценить, уважать…

– Пьяный идиот, – крикнул он и побежал в каюту школьного учителя.

Жалкий, бесчувственный, неподвижный Стевен остался моим компаньоном в последующие часы одинокого пьянства. Иногда я принимался голосить:

– Капитан здесь кто?… Пожалуюсь… в адмиралтейство. Обозвать пьяным идиотом!… Меня, первого после Бога на корабле!… Так, Стевен? Ты свидетель… низкого оскорбления. Я его по доске… в море…

Потом я заснул.

Джелвин поспешно глотал сухари с консервами, его щеки горели и глаза пылали.

– Мистер Баллистер, школьный учитель ничего не упоминал о хрустальном шаре или о каком–нибудь кристалле?

– Он меня не посвящал в свои занятия, – проворчал я, памятуя об оскорблении.

– Ах, если б эти книги попались мне раньше! – Вы нашли что–нибудь?

– Проблеск… ниточка… Бессмыслица на первый взгляд. Непостижимо! Понимаете, непостижимо!

Он был ужасно взволнован. Я так и не смог вытянуть из него что–нибудь путное. Он снова закрылся в пресловутой каюте и я его больше не беспокоил.

Вечером он пришел заправить лампу керосином и не сказал ни слова.

Я лег спать и на следующее утро проснулся очень поздно. В каюте школьного учителя.

Джелвин исчез.

Все мои оклики остались без ответа.

В отчаянном беспокойстве я обшарил шхуну и, забыв о всякой осторожности, орал на палубе изо всех сил.

Потом побрел в свой салон и бросился на пол, рыдая и взывая к небесам.

Я остался с умирающим Стевеном на борту проклятого корабля.

Один, безнадежно один.

Около часу пополудни я потащился в каюту школьного учителя. И мне сразу попался на глаза листок, приколотый к двери. Вот что я прочел:

Мистер Баллистер, я сейчас полезу на топсель грот–мачты. Мне нужно кое в чем удостовериться. Возможно, я не вернусь. В таком случае простите мне мою смерть, оставляющую вас совсем одного, так как Стевен безусловно обречен.

Не забудьте сделать следующее:

Сожгите все эти книги. Сложите их на корме подальше от грот–мачты и не приближайтесь к борту. Я уверен, что вам попытаются помешать.

Но сожгите их все до единой, даже рискуя спалить «Майенскую псалтирь». Может быть, вас это спасет. Может быть, всеблагое провиденье даст вам шанс. Да сжалится над всеми нами Господь.

Герцог де… [1] , известный как Джелвин

Я вошел в салон, потрясенный этим удивительным прощанием, проклиная постыдное пьянство, из–за которого мой отважный друг, очевидно, не смог меня разбудить.

Я не расслышал дыхания Стевена. Склонившись, долго смотрел на его лицо, искаженное последней судорогой.

Потом пошел в наше крохотное машинное отделение, забрал две канистры бензина и, повинуясь секундному предчувствию, запустил мотор на полную мощность.

Сложил книги на палубе недалеко от штурвала и полил бензином.

Взметнулось высокое, бледное с просинью пламя. В этот момент крик раздался за бортом. Звали меня.

Я обернулся и тотчас закричал сам от изумления и ужаса.

В кильватере «Майенской псалтири» примерно в двадцати саженях плыл школьный учитель.

Пламя трещало, страницы хрустели и обращались в пепел.

Страшный пловец выл, проклинал, умолял.

– Баллистер! Ты будешь богат, богаче всех на земле, вместе взятых. Кретин, ты умрешь медленной смертью в таких пытках, о которых и не ведают на твоей проклятой планете. Баллистер, я сделаю тебя королем фантастического мира. Послушай, ты, падаль, ад покажется тебе раем по сравнению с тем, что тебе уготовано!

Он загребал отчаянно, однако ничего не выигрывал в состязании с «Майенской псалтирью», шедшей на полной скорости.