На улице шел мокрый снег, под ногами разъезжалась жидкая кашица. Было зябко, сырость будто проникала во все щели моей одежды. Всюду громоздились чужие, холодные дома; мимо меня, вздымая грязные брызги, проносились автомобили, сновали какие-то люди, никому не было до меня дела. В общежитие предстояло идти, огибая огромный парк. Я решил пройти прямо через него. Я никогда не боялся темноты ню встречных компаний. Я был уверен, что двух-трех человек всегда «раскидаю». В этот вечер я особенно презирал себя. С красивой девушкой я не смел пройтись даже по улице.

Не разбирая дороги, я быстро шагал сквозь темноту парка и ощущал, как во мне постепенно закипает ярость. На себя, на женщин, на весь мир. И я поклялся: «Меня узнают. Все. Абсолютно все. Абсолютно всем будет лестно общаться со мной, жать руку и везде узнавать. И женщинам тоже. А пока надо сцепить зубы в работать. Во что бы то ни стало».

На другой день я сказал Воробью, что почувствовал себя неважно, и, не желая портить ему и его подругам настроение, отправился спать.

После года занятий у Абесаломова на мое имя пришло письмо. От Украины приглашали трех участников, в их числе и меня, на зимнее первенство Советского Союза состязаться в прыжках в высоту. Мой высший результат равнялся двум метрам, а в республике больше десятка прыгунов преодолели уже 2.05.

Я показал письмо Абесаломову, спросил:

— Почему именно меня?

— Не знаю, — пожал он плечами. — Видят в тебе, наверное, перспективу.

В словах тренера я уловил легкую досаду. Как я же говорил, Абесаломов серьезно намеревался сделать из меня десятиборца и лет через восемь обещал мне в этом плане неплохое будущее. Откровенно говоря, оно меня не прельщало. Во-первых, ждать восемь лет фантастически долго. Во-вторых, мне действительно больше всего нравилось прыгать. Я знал, что рано или поздно уйду от Абесаломова. Начав заниматься у него десятиборьем, я преследовал четкую цель: заложить в себе основу многоборной подготовки, которая подняла бы меня над остальными прыгунами сразу на две-три головы. Впоследствии так оно и случилось…

Абесаломов сухо спросил:

— Поедешь?

— Вообще-то, неохота, — ответил я. — Может, ради потехи? Потом, не соревновался давно.

Тренер исподлобья вгляделся в меня, пытаясь понять, искренне ли я это говорю. Наконец сказал:

— Ладно. Ты себя немного загонял, дней пять отдохнешь, кстати.

Зимнее первенство страны по легкой атлетике происходило в Москве. В столице я еще никогда не был. Позапрошлым летом мне как лучшему прыгуну города среди юношей дали путевку на VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов, но заболела мать, и поездку пришлось отложить. В Москве я мечтал побывать давно.

Сойдя с поезда, я вышел на привокзальную площадь и, ощутив особый ритм и размах города, сразу же захотел здесь жить.

Я сказал себе: «Не знаю когда, но это произойдет».

Помимо десятка лучших прыгунов страны, соревноваться мне предстояло с двукратным чемпионом страны Габидзе и рекордсменом Европы Картановым.

Эти два классных спортсмена постоянно вели между собой равную борьбу, поочередно вырывая друг у друга победу. Их имена всегда привлекали на стадион многих спортивных болельщиков, а у остальных соперников их участие в состязаниях заметно повышало предсоревновательный тонус. Я не составил исключения и уже за два дня до начала поединка начал волноваться. У меня даже вдруг мелькнула бредовая мысль — обыграть их. Вот был бы для всех сюрприз! Но я тут же отогнал эту фантастическую идею, реально оценивая свои нынешние возможности.

Несмотря на свое непомерное честолюбие, я иногда был способен рассуждать и разумно. Посему, принимая участие в этих состязаниях, я приказал себе ни на что не надеяться.

«Рано, — успокаивал я себя. — Еще слишком рано». Но внутри все равно что-то томило, не давало покоя…

Легкоатлетический манеж был огромным и гулким. Многочисленная и возбужденная публика, радиоголоса судей-информаторов, именитый состав участников, их эффектные спортивные костюмы все это поначалу давило на меня. На таких представительных состязаниях я еще ни разу не выступал. И все же от своей бредовой мечты я, видимо, никуда не мог деться…

Первый, знакомый по тайным помыслам, но теперь вдруг реальный зуд желания победы я почувствовал в день отборочных соревнований. (Суть их состоит в том, что нужно преодолеть определенную контрольную высоту, чтобы иметь право выступать на основных состязаниях. На этом первенстве она равнялась 195 сантиметрам.)

Наблюдая за своими соперниками, я сделал неожиданное открытие — никто из них, оказывается, не был как следует подготовлен. Все они выглядели какими-то сонными, вялыми, словно неделю не ели. Даже такие асы, как Картанов и Габидзе, с трудом перевалили через 180 сантиметров, а перед 190 вдруг стопорили и пробегали мимо. Во мне все так и подпрыгнуло: «Выдохлись!»

Я знал, что до этого они провели серию трудных поединков за рубежом.

«Обыграть! — тотчас приказал я себе. — Здесь! В Москве! Немедленно!»

Из-за непомерного честолюбия мне и в голову не пришло, что усталость, несобранность соперников — одна видимость. После я понял: выверяя разбег и прощупывая грунт, они одновременно сохраняли силы да еще попутно сбивали с толку таких наглецов, как я. Но, пожалуй, вернее всего было то, что их вовсе не занимало, как они выглядят со стороны. Значительно позже я уже осознанно выработал в себе это неподдельное пренебрежение к соперникам, зрителям, ко всему внешнему как самое действенное психологическое оружие, помогающее сосредоточиться лишь на одной высоте.

Контрольный норматив Картанов в Габидзе преодолели, казалось, на пределе своих возможностей — с третьей попытки. На какой-то миг Я даже испугался: если они сейчас собьют планку, с кем же мне тогда соревноваться?

В ответ на их неубедительные прыжки я, мобилизуя всю волю, старался брать высоты с первого раза. Подобным образом я хотел обратить на себя внимание асов, сбить с них спесь, вселить беспокойство. Однако ни Картанов, ни Габидзе так ни разу и не поглядели в мою сторону. Всем своим видом они показывали, что я им абсолютно неинтересен.

«Притворяются, — подумал я. — Играют!»

После контрольных прыжков, уже под душем, я неожиданно почувствовал страшную усталость. Было такое ощущение, словно я всю ночь разгружал вагон с капустой, как делал в десятом классе, когда приходилось подрабатывать на железнодорожной станции.

— Кстати, отдохнешь, — с усмешкой вспомнил я напутствие Абесаломова.

Своих соперников я начал почти ненавидеть. Никто из них по-прежнему не обращал на меня никакого внимания, словно я вообще не существовал.

Между тем Картанов был моим кумиром. В тринадцать лет я увидел его фотографию в спортивной газете. Отталкиваясь от земли, он выводил почти прямую правую ногу носком к планке высотой в два метра двенадцать сантиметров. Лицо его было воплощением напора, азартной сосредоточенности, целеустремленности. Его позу, выражение лица втайне от всех я часто пытался изобразить дома перед зеркалом…

Всю ночь я не мог заснуть.

«Обыграю! — сверлила меня одна в та же мысль. — Завтра же!» Сверлила до жара, до тупости, до головной боли. Досчитав до девятнадцати тысяч двухсот, я уснул лишь под утро…

На соревнования я явился с тяжелой головой. При малейшем движении покачивался, словно после перенесенного гриппа. Не то что прыгать — о состязаниях не хотелось даже думать…

Переодевшись, я вслед за остальными прыгунами вышел в манеж размяться. Зрителей набралось много, зал наэлектризованно гудел, но меня это уже не волновало. Преодолевая свинцовую тяжесть в теле, я вяло пробежал трусцой около километра. Застоявшаяся кровь затолкалась по сосудам, стало чуть легче. С трудом я заставил себя проделать несколько упражнений. И вдруг мое равнодушие, а с ним и усталость испарились так же стремительно, как капля воды, попавшая на раскаленную плиту. Случайно я услышал:

— Поглядите на эту восходящую звезду! — Я понял, что насмешливый голос говорил обо мне. — Она наверняка готовится нас приделать.