– В первый раз собственное неразумие помешало мне взять Рим, во второй – судьба.

И еще два обстоятельства расшатали и обрушили его надежду, одно – серьезное, другое – маловажное. Дела в Риме не останавливались, несмотря на близость врага, и Ганнибалу доложили, что в эти самые дни послано подкрепление в Испанию. А кроме того, ему доложили, что поле у Аниена, где карфагеняне разбили свой лагерь, было назначено к продаже, и нашелся покупатель, и дал настоящую цену. Ганнибал был взбешен. Он тут же позвал глашатая и велел объявить, что назначает к продаже лавки менял на римском Форуме.

Отступив от Рима, Ганнибал в Кампанию не вернулся, а через Самний, Апулию и Луканию проследовал в Бруттий, к проливу, отделяющему Италию от Сицилии, да так стремительно, что чуть не захватил город Рёгий на берегу пролива. А в Капуе между тем узнали о возвращении Квинта Фульвия из-под Рима и дивились, почему не видно Ганнибала. Но удивление скоро рассеялось: капуанцы узнали, что Ганнибал бросил их на произвол римлян и судьбы.

Римские командующие еще раз довели до сведения осажденных, что всякий кампанский гражданин, который в ближайшие дни явится из города в лагерь, будет свободен от вины и от наказания. Но никто не явился. Не честь и не стыд удерживали капуанцев, но страх: они не верили, что римляне способны их простить. Никто не решался позаботиться о себе сам, но и об общем благе уже никто не думал. Сенат не собирался, никого из именитых граждан нельзя было увидеть ни на форуме, ни в любом ином из общественных мест. Все сидели по домам, со дня на день ожидая гибели родины и собственной гибели.

Делами города заправляли теперь двое начальников карфагенского гарнизона, но легко понять, что их больше волновало собственное будущее, чем будущее союзников. Они составили Ганнибалу письмо в выражениях не только откровенных, но прямо-таки резких и горьких. «Вместе с Капуей, – писали они, – ты предаешь в руки врагов и нас, карфагенян: мы умрем под пыткой. Не для того перевалил ты через Альпы, чтобы воевать с Тарентом или Регием. Место пунийского войска – рядом с римскими легионами. Потому-то и сопутствовала нам удача при Каннах, при Тразименском озере, что мы сходились с врагом лагерь к лагерю. Ты должен быть здесь, подле Капуи, главный театр войны – здесь!»

Письмо передали нумидийцам, которые за большую плату вызвались его доставить. Нумидийцы явились к Фульвию и сказали, что терпеть голод в Капуе больше нет сил и что они переходят к римлянам. Объяснение показалось уважительным и правдоподобным, и при первой же возможности нумидийцы бежали бы из римского лагеря, если бы там же случайно не оказалась одна женщина из Капуи, хорошо знакомая с кем-то из мнимых перебежчиков. Она донесла Фульвию, что нумидийцы его обманывают, и что у них письмо к Ганнибалу, и что она готова повторить это на очной ставке со своим знакомцем. Того немедленно привели, и сперва он отпирался наотрез, говоря, что знать эту женщину не знает и видит ее впервые, но, когда принесли орудия пытки, перестал запираться. Письмо разыскали, «перебежчиков» выловили, высекли розгами, отрубили им руки и прогнали назад в Капую.

Эта свирепая расправа окончательно сломила дух капуанцев. Народ столпился у курии, требуя, чтобы верховный городской правитель созвал сенат. А если, сенаторы и на этот раз не пожелают показаться на людях и подумать о судьбе отечества, народ грозил силою вытащить их из домов! Под такою угрозою сенат собрался в полном составе. Все говорили, что надо отправить к римлянам послов, но, когда очередь дошла до, Вибия Виррия, который в свое время убеждал сенат и народ изменить Риму, он сказал:

– Очень уж короткая у вас память, господа сенаторы! Вы забыли, в какое время изменили мы Риму? Забыли, как замучили насмерть римских граждан, сколько раз делали, вылазки против римского лагеря и как призывали на псь мощь Ганнибала? Забыли, наконец, какою непримиримою ненавистью пылают к нам римляне? Так я вам напомню!

Враги-чужеземцы – в Италии, повсюду война, а римляне, ни на что не обращая внимания, посылают обоих консулов вместе осаждать Капую. Ганнибал нападает на их лагерь, едва не захватывает его – все равно они не отступаются от начатого. Ганнибал идет на самый Рим, он уже у самых стен, у ворот, он ясно дает понять, что отнимет у них столицу, если они не оставят в покое Капую, – они не оставляют нас в покое! Дикие звери, как бы ни были они разъярены, и те бросают все и несутся на помощь своим детенышам, если заслышат их жалобные крики в логове. Римлян не смогла оторвать от Капуи ни осада их города, ни стоны жен и детей, такие громкие, что, казалось, долетали и сюда, ни разорение и поругание их домов, алтарей, храмов, могил их предков. Вот как они жаждут нашей крови! И, пожалуй, по заслугам: будь мы на их месте, мы поступали бы в точности так же.

Скрываться от смерти я не должен – такова уже воля богов, судивших победу врагу, а не нам, – но мук и унижений, которые готовит нам римлянин, могу избежать. Я не увижу гордого Аппия Клавдия и надменного Квинта Фульвия, не пойду в оковах за триумфальною колесницею по улицам Рима, чтобы затем меня удушили в темнице или, привязав к столбу и в клочья изорвав спину розгами, обезглавили ликторским топором. Не увижу я, как будет гореть мой город, как поволокут в неволю девушек, юношей, матерей. Всех, кто вместе со мною не хочет этого увидеть, я приглашаю к себе на пир. Когда мы насытимся и утолим жажду, я пущу по кругу чашу и первый отхлебну сам. Эта чаша избавит тело от муки, душу – от унижений и навеки аакроет нам глаза и уши. Слуги сложат на дворе костер и сожгут наши трупы. Вот единственно достойный и единственно свободный путь к смерти. Враги будут дивиться нашему мужеству, а Ганнибал узнает, каких союзников он бросил и предал.

Почти все слушали Виррия с одобрением, но далеко не все нашли в себе силы исполнить то, что сами же одобряли. Большинство сената, уповая на милосердие римского народа, так хорошо им знакомое по прежним войнам, постановило нарядить посольство с изъявлением покорности. В дом к Вибию Виррию направились двадцать семь сенаторов. Они возлегли за пиршественный стол и, замутив рассудок вином, приняли яд. Потом они подали друг другу руки и в последний раз обнялись, плача над собственною судьбою и судьбою отечества. Иные остались у Вибия, чтобы исчезнуть в пламени общего костра, иные разошлись по домам. Однако же вино и обильная пища ослабили действие яда, и большая часть гостей Вибия провели в предсмертных страданиях всю ночь и даже начало следующего дня. Впрочем, все испустили дух раньше, чем городские ворота отворились перед врагом.

В Капую вступил римский легион и тысяча всадников из союзнической конницы. Командир легиона первым делом распорядился сдать оружие, затем расставил караулы у вороту чтобы никто не ускользнул, быстро и без пролитья крови взял в плен пунийский гарнизон и, наконец, приказал сенаторам идти в лагерь. Там их немедленно заковали в цепи, и под конвоем они побрели назад – за золотом и серебром, какое у кого было. Всего набралось золота восемьсот восемьдесят один килограмм, серебра – десять тысяч) двести восемнадцать килограммов. Пятьдесят три сенатора, известные как главные зачинщики и сторонники измены, были развезены по двум соседним городам и помещены под стражу.

Насчет наказания виновных Клавдий и Фульвий никак не могли сговориться. Клавдий считал, что они заслуживают снисхождения, Фульвий был непримирим, и Клавдий предлагал, чтобы спор их рассудил римский сенат. Кроме того, он считал необходимым допросить арестованных, чтобы выяснить, состоял ли кто из латинских союзников в тайном сговоре с Капуей. Против такого допроса Фульвий возражал категорически.

– Нельзя, – заявил он, – тревожить верных союзников пустыми подозрениями. Нельзя полагаться на слова негодяев, никогда не задумывавшихся над тем, что они говорят и как поступают.