А мысли приходят постоянно, это только мои веселые клиенты думают, что они меня, но и я - их. Они все у меня в голове или в компьютере. Как курочки, ночующие на жердочках. Как мотыльки на булавочках. И под каждым экспонатом этикеточка, о каждом я знаю такое, чего не знает ни жена, ни сослуживицы. Плоть и постель говорят больше, чем речи с трибуны и благообразный, вполне скромный или солидный вид. Я сознаю, что во мне есть даже что-то от прелестной булгаковской Маргариты. В конце концов, все мы, женщины, немножко ведьмы.

Воздух совсем не чист и не прозрачен, как в подобных случаях замечают в большой литературе. Справа по ходу моего полета сразу возникает густой общепитовский дух, некая смердящая струя с вкраплениями, как в Биг-Мак, запаха бледных листочков парникового салата и жирного майонеза. Чудовищный запах. То ли это несет из вентиляционных люков метро, то ли воняет на всю окрестность пионер быстрого питания в Москве, так называемый Макдональдс. Отвратительная, надо прямо сказать, эта роскошь для самых бедных! Не доглядишь, растеряешься - и пропахнешь приторной гадостью, будешь потом помеченной на целый день!

Я устремляюсь прочь от этого запаха современной, якобы обеспеченной, жизни. Мельком бросаю взгляд на две мемориальные доски возле самого входа в храм пахучей, как вакса солдатских сапог, забегаловки, в насмешку прозванной рестораном. Никто на эти доски давно внимания не обращает. Какие там писатели и актеры! Какие там памятные строки! Что за Алексей Сурков и Любовь Орлова? Это та, которая ездила в цирке на велосипеде и, закутанная в похоронное покрывало, отплясывала: "Тюх-тюх, разгорелся наш утюг!"? А он тот, про которого другой жрец российской словесности, в давние времена отмечаемый всякими там сталинскими и ленинскими премиями, изложил: "Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины..."? Да ссали мы на все это с высокой колокольни! Они жили, чего-то, щелкопёры, пописывали, получали жирные партсоветские пайки, а теперь уже сгнили давно, освободив место для живой жизни. Наши нынешние кумиры - хорошо разбирающийся в женских бюстах соловей- разбойник Киркоров и горластая, как волжский бурлак, Бабкина! Никакого чтения, кроме "Спид-инфо" и блестящих, "гламурных", как яйца шимпанзе, журналов. За нас читает родное правительство и лично министр Фурсенко. Пусть они за немалую зарплату орудуют и гробят свое зрение. Фурсенко с Грефом, почти отменившие образование, - наши герои! Искусство не должно быть доступно народу, как мыло.

Но это не совсем мои мысли. Писатель тем и знаменит, что искусно вызывает в себе чаяния народа. Народ чает, а писатель аранжирует. Я в этом вопросе очень несовременна. Я как бы другая часть этого народа. Я люблю все эти мраморные и гранитные доски, все эти выстроившиеся по всей Москве памятники писателям, на которые уже давно никто не смотрит. В сегодняшнем праздничном облете мы, дорогой просвещенный читатель, может быть, еще увидим две мемориальных доски и один памятник классику, но это как карта ляжет, как потребует мой молодой сюжет. А оба упомянутых мной чиновника, думаю, не только не удостоятся персональной памятной доски за свой Геростратов подвиг, но не стяжают и славы великолепного предшественника, поскольку в культурной пустыне, созданной их усилиями, будут забыты, как чеховский Фирс посреди вырубленного "перестройщиками" еще девятнадцатого века вишневого сада.

Пока продолжаю. О чем мы? Да, о писателях и чтении, так сказать, о почитателях! Ну, венки и цветы иногда, конечно, к памятникам возлагают, но ведь это как бы дань мировой моде. Должно же цивилизованные сообщество думать, что мы вполне культурные люди. Вон президент Франции, вечно оглядывающийся на других, и поэтому, наверное, так удачно нафаршировавший свою страну гражданами другой, южной, оконечности Средиземного моря, в молодости даже "Евгения Онегина" переводил. Ему, следовательно, есть чем гордиться, культура! А мы, как всегда, только торжественно возлагаем венки, ритуально поправляя на них ленточки, что тоже немало. Старики и правительственные чиновники так естественно и выразительно это делают! Знают, как встать, чтобы в телевизионной камере отсветиться в нужном ракурсе, и как потрогательнее головку наклонить. Вечная память! Снимайте! Молодые же, когда им что-то подобное поручают, те искреннее и веселее, но им некогда, им надо бежать пиво пить, им не до ленточек. А вообще, у нас замечательная учащаяся молодежь, все идут вместе!

Я поднимаюсь повыше, уворачиваясь от электрических проводов, подтянутых к каждой торговой палатке, каких здесь пруд пруди. И жареные сосиски, и мороженое, и вареная картошка в фольге с разными наполнителями посередине. Но, в основном, всё напитки - и вина, и водки, и пиво, и сладкие воды. Это малый бизнес, который государство и общественность поддерживают. Мы любим что-нибудь малое, большое - всё у олигархов. Палатки уже далеко внизу; если бы у них была стеклянная крыша, я бы в этот момент увидела, как потчуют паленой водкой; если в розлив, то недоливают; сдают выручки армянским, азербайджанским или грузинским владельцам. Продавцы - наша торгующая, чтобы набрать на прожиточный минимум, молодежь, в основном студенты, мальчики и девочки. Через виртуальную стеклянную крышу видно, как иногда здоровенный усатый владелец, у которого в горном селе жена и пятеро детей, хлопает ладонью по крутой попке какой-нибудь студентки-недотроги. Держись милочка, ублажать хозяина тоже входит в круг твоих обязанностей.

Уже переплываю поперек Сытинский тупик, на одной стороне которого антикварный магазин, а на другой, на углу, полутруп когда-то знаменитой Некрасовской библиотеки. Да-да, названной именем того самого русского поэта и самогонщика, который написал: "Бывали хуже времена, но не было подлей". А разве Николай Алексеевич не владел винокуренным заводиком? И, собственно, что этот русский барин знал о временах? Ему же не приходилось обсасывать толстопузых армян и русских брылястых папочек. Ах, эти вялые пиписьки, которые подчас не вытянуть из-под толстых складок жира на животе. Библиотеку "временно" куда-то перевели, половину зданий сломали, и уже лет пять здесь пустырь. Территория должна отстояться, как бы уйти от завистливого догляда интеллигенции, которая вечно все считает в чужом кармане, а потом здесь начнут интенсивно строить, загоняя на пять этажей вниз торговые комплексы и гаражи. Заснует грузино-азербайджано-армянская элита.

Но передо мной уже желтая, крашенная прямо по кирпичу, стена моей альма-матер, которая вдруг обнаружилась во всей ветхости, после того как от библиотеки отломали флигелек, прикрывавший эту ветхость. Так иногда старики, поддерживая друг друга, переходят дорогу, полную шума и гама современного движения. Милый ветхий дом, который я сегодня покину. И каким чудом остался ты в центре Москвы не приватизированным, не разворованным, не разграбленным? Вывод? Пожалуйста! Как наше правительство любит в культуре то, что пляшет, танцует, модно поёт, кривляется на сцене - в общем, развлекает! Другого оно не принимает, другое надо читать, обдумывать, тратить время. Литература, как и теоретическая физика, ему недоступна. И понимает ли правительство, что фундамент любого искусства не ухищрения, а мысль? Не дай Бог, если наши правители начнут вспоминать, что они читали в детстве! Одно "Муму"!

Но - стоп! Отвлечемся на минутку от моей альма-матер, есть повод. Я взмываю повыше, чтобы заглянуть в окна стоящего тут же, на Большой Бронной, весьма важного здания. Ах, почему я не булгаковская Маргарита! Как бы здесь хотелось зонтиком, скалкой или каким-нибудь другим былинным предметом, ну, например, ухватом или кочергой, переколотить все эти пыльные окна! Подать мне метлу! Сердце забилось в повышенном ритме. Читали ли вы, милые мои подруги, друзья и собеседники, произведение великого русского писателя Александра Солженицына "Архипелаг ГУЛаг"? Представляете, что он имел в виду? Острова страдания и терпения, населенные реальными преступниками и фантомами воображения тирана... Былое минуло, растаяло? Но где-то же был главный порт, откуда начинались все маршруты, все команды по перемещениям и массовым смертоубийствам, где приказывали, размещали, миловали и казнили. О нет, никакой тайны, никаких подземных бункеров и углубленных в землю на сотни метров казематов на каком-нибудь пустынном скалистом острове. Чтобы быть ближе к власти, чтобы скорее и ловчее можно было щелкнуть каблуком, штаб организован в центре Москвы, на идущей прямо от Тверской Бронной улице, - здесь, судя по названию, вечно ковали что-то очень прочное! Окна кабинета ректора на втором этаже моего замечательного учебного заведения, где куются уже другие, так сказать возвышенные духом, кадры, выходят как раз на этот административный штаб всех российских узилищ. Главное управление лагерей (ГУЛаг) кануло в лету, вернее, как всегда бывает в истории и жизни, оказалось перелицованным, переименованным. Но сердечник в снаряде остался тот же! Теперь у учреждения не менее грозное имя - Главное управление наказаний (ГУН).