Остынув от почти решенной только что филологической задачи, Саня все больше и больше осознавал, что, похоже, не только нашел место, где с интересом учится, но и само это "намоленное" место его ведет, даже формирует его творческие планы. Ах, как хорошо мечтать, стоя под гулким бюстом Буревестника! Каждый, конечно, пишет, как дышит, но пишет-то про то лишь, что знает. Пусть его ветреная красавица, еще недавно парившая в небе вместе со своею дамской сумочкой, художественно раскрашивает истории про свою жизнь, которые на ее памяти. Работа у нее такая - отвратительные стариковские объятья и молодой денежный разврат. Саня, конечно, заглянул в ее диплом, о котором говорит пол-института, есть там рискованные сцены, но Саня станет писать не о похожем в своей жизни, а вот об этом волшебном доме. Но чуть позже; главное - сохранить в себе обретенное чувство темы и находки. А пока - в дальнейшее путешествие. В особые, как сегодня, минуты могут возникнуть и особые сюжеты.
За дверью, ведущей в глубь здания, сначала небольшой холл в два окна, против них два больших щита. Здесь вывешиваются объявления о культурных событиях, институтских и внешних, но связанных с институтом. Иногда на этих информационных площадях появляются студенческие дацзыбао лирического или политического характера. Есть традиция: администрация сама ничего не срывает. Иногда неделями висят призывы вступать в ряды молодых строителей коммунизма или в секцию любителей латиноамериканских танцев. Часто появляется и объявление, что некий эрудированный доброхот может за соответствующее вознаграждение написать курсовую или дипломную работу. Копия приманки висит и в общежитии на улице Добролюбова. Саня, внимательно разглядывая их, всегда прикидывает, кто же пишет подобные рекламы: очень ловкий студент или отчаявшийся преподаватель.
Но и этому маленькому холлу удалось войти в историю.
Не было дня, чтобы возле проходной института не появлялся какой-нибудь измызганный временем субъект, признающийся, что когда-то в Лите учился. Обычно это старые люди. Саня представлял, сколько надежд у них было на иную жизнь, а теперь, как правило, они плохо одеты, с лицами, подразумевающими не самое беззаботное существование. Иногда это были люди, известные по энциклопедиям и школьным учебникам по литературе. Может быть, в конце жизни человек вообще должен прикоснуться к своему прошлому? Как правило, все они просили пропустить их внутрь, чтобы посмотреть институт. Если это было нерабочее время, особенно в субботу и воскресенье, Саня закрывал калитку, брал ключи, отпирал центральный корпус и слушал рассказы посетителя о прошлом. Иногда давнее вставало в хорошо представляемых картинах. Вот так Саня и услышал примечательный эпизод из жизни института. Тогда же подумал, как хорошо, что событий, ставших его причиной, не может случиться сегодня. Да и вообще, эпизод ли это?
Что же произошло? Просто вдруг в этом коридоре во время перерыва между лекциями две группы студентов встали, не смешиваясь, по разные стороны, у разных стен. Пятеро или шестеро парней и девушек стояли в дальнем от окон углу, а напротив них клубилась, о чем-то разговаривая и ничем не выказывая своей враждебности, просто не смешиваясь, другая, более плотная, группа. Саня помнит, что ему рассказывал посетитель, и помнит некоторые названные фамилии. В группе в углу была девушка, позже вышедшая замуж за знаменитейшего молодого поэта и сама ставшая известным критиком; стоял парень, потом выбившийся в драматурги с московской сценой, другой - в очень известного публициста. Но что-то не то, что у многих остальных, стояло у этих ребят в паспортах. Да кто же в молодые годы, когда все у черты на старте, заглядывает в паспорт? Но в тот день утром по радио передали некий документ то ли о космополитах, то ли о врачах-убийцах, то ли о необходимости раскрыть псевдонимы.
Своим очень физиологически здоровым, крепким, как у быка, и все же каким-то тоскующим сердцем Саня во время рассказа понимал и чувствовал и тех и других. Как одни, ощущая себя запятнанными, не рисковали подойти к еще недавним товарищам, а другие не решались проявить великодушие и сделать первого шага. Вот так и стояли, как на двух льдинах, которые в любой момент могли разойтись в разные стороны и навсегда. И вот тогда первый шаг сделал... Кто же сделал первый шаг? Это тоже был потом очень известный человек, но кто же он? Саня как на грех забыл...
За холлом небольшой проходной коридорчик. Если идти прямо по нему, то попадаешь в довольно большую, четвертую, аудиторию. Здесь раньше начиналась анфилада комнат и залов; теперь, как правило, тут проходят групповые занятия. Довольно часто их ведет Елена Леонидовна Лилеева, очень строгая дама, преподающая русский язык. Она строга, в меру обаятельна, настойчива, но есть у нее одно удивительное качество: звучание ее голоса напоминает виолончель. В природе есть такие редкие женские голоса, забыть которых невозможно. Вот такой голос у Лилеевой.
В этом же коридорчике на временной стенке, выгородившей профессорский туалет, висит большой стенд, за стеклом - последние публикации студентов и преподавателей. По идее это должно символизировать единство поколений в литературе. Сане всегда казалась странной и непонятной та суета, которую отдельные так называемые писатели из профессоров разводили вокруг какой-нибудь небольшой газетной заметки. Жаловались, что библиотека этот их труд не отследила, не отметила, не разместила под стеклом. Конечно, всегда были публикации и у студентов, и у преподавателей, которыми стоило гордиться. Но зачем становиться писателем, чтобы кудахтать вокруг заметки, которую мог бы написать средний журналюга? Неужели и он, Саня, может стать таким же амбициозным самолюбом? А сколько спеси, сколько фанаберии, с какой гордостью утверждают, что они - писатели. Но не могут предъявить что-нибудь стоящее, кроме жалкой корочки члена Союза писателей. Мастера хренового пера!
За поворотом опять маленький предбанничек с вывешенным на стене расписанием учебных занятий, и две двери: ближняя - в профессорский туалет, недоступный для остальных. Льгота, с чем осмысленно без пользы боролся, и до "перестройки" и после, первый российский президент? Но сейчас, когда дверь распахнута, потому что идет уборка, видно, что туалет этот - стыдоба. Жалкая раковина с небольшим водонагревателем над нею, напротив старый унитаз, а в углу дешевая посудомоечная машина, в которой полоскают профессорские и ректорские чайные чашки. В какой суровой бедности живет элитный вуз! Хоть бы кто-нибудь сравнял его с финансовой академией или "керосинкой". Если бы гости ректора ведали, в каком закутке моются фарфоровые чашки и блюдца, многие задумались бы, хотят ли они ректорского чая.
Рядом с туалетом дверь в недра ректората. Это два, один против другого, кабинета. Между ними крошечная щель, в которой телефоны, ксерокс, факс и сидит Максим. Над дверями кабинетов никогда не напишут, что здесь работали ректорами такие-то писатели, но вот "щель" может ожидать металлической позолоченной таблички: "В юности на этом месте работал поэт Максим Лаврентьев". Максим - выпускник института, великолепный поэт-традиционалист, сосланный руководить бумажным процессом ректората, как раб на галеры. Стихи у него прекрасные, он мог бы зарабатывать большие деньги где-нибудь в рекламном агентстве, но ему ближе тяжелая и голодная литература. Максим - единственное, что здесь живое и примечательное.
О ректоре, как о жене цезаря, ничего плохого. Два предыдущих ректора сидели в маленьком кабинете, дверь которого как раз напротив двери в предбанник. Когда обе двери открывались, ректор видел весь пролегший через этаж коридор. Те студенты, которые шли на выход, тоже видели ректора. Почему эти два человека так любили эту небольшую, непарадную комнату, для Сани так и осталось неразрешенной загадкой. Может быть, их дух витал не здесь, а в каких-нибудь других эмпиреях? В последнее десятилетие на стенах кабинета висели разные портреты и дипломы. Студентам было приятно, что их ректор чем только ни награжден и каких только премий ни получил. Все понимали также, что эта выставка поднимает престиж института. Ректор с Ельциным, ректор с Путиным, даже с Жириновским, Зюгановым и Селезневым. Сейчас здесь сидит проректор. Опытные люди говорят, что вместе с ним в кабинете поселился воздушный змей академической бухгалтерии. Змей, конечно, показывается на глаза не всем, а только тем, кому надо. Роскошный змей китайской работы с красным хвостом из крашеного мочала и лукавыми глазами. Саня ничего с собой поделать не может, но, когда он видит проректора, ему кажется, что он и есть тот воздушный змей. Наверное, двойник или брат-близнец. Когда проректора нет в кабинете, в нем, конечно, летает змей.