Почувствовал я тогда, что могу запросто говорить с великим человеком как с другом, могу излить ему душу. Дон Эрнесто слушал всегда внимательно и сочувственно, и я понимал, что сочувствие это не поддельное. Он как бы понять меня хотел, влезть в мою шкуру, взглянуть моими глазами на наш — для него-то маленький, а для нас, рыбаков, единственный — мир.

— Расскажи, как вы с ним простились.

— Это тоже непросто было. Прощались мы с ним дважды. Сперва после последнего рейса. Поблагодарил он нас всех, кто с ним плавал, пожал каждому руку, для каждого свое особое слово нашел душевное. Мне пообещал вернуться и поймать «самую большую рыбу». А на следующий день вдруг появился у меня в доме, принес несколько больших бутылей со здешним вином.

— Возьми, Хесус, на память, вспомнишь наши деньки, — сказал он. — Мои друзья-перуанцы, — говорит, — начитались в газетах про мою «страсть к алкоголю», вот и надарили мне вашего вина. А ведь ты сам видел, я столько не пью, все это россказни. Возьми их себе в знак моей большой тебе благодарности и нашей дружбы. И повторил: «Мы еще с тобой порыбачим и рыбу большую поймаем. Вот увидишь...»

Хесус горестно махнул рукой, резко вскинул глаза к горизонту, тяжело помолчал, потом пробормотал ворчливо: «Порыбачим»... Эхе-хе. Долго ждал я его порыбачить-то, очень хотел снова выйти с ним и море. Вдвоем. Упорен был, если дон Эрнесто вернется, побьем мы с ним рекорд, поймаем такую рыбину, какая еще никому не попадалась. Такую, о какой он мечтал.

Мы простились с Хесусом Руисом, и, обогнув небольшую гряду сбегающих к морю скал, я через несколько минут был на месте «Фишинг клаба».

Перед отъездом из Лимы я побывал в газете «Комерсио», где мне любезно предоставили возможность покопаться в архивах тех далеких лет. Нашел я в них и немало снимков того, что некогда было пристанищем скучающих миллионеров и страстных любителей захватывающих схваток с обитателями тихоокеанских просторов.

Здание клуба — двухэтажное сооружение, по современным меркам очень даже скромное — стояло на возвышении, поднимаясь над берегом так, чтобы с любого балкончика можно было окинуть взглядом и простиравшийся у его подножия океан с неописуемо красивыми закатами, и бесконечность уходящего за горизонт золотого песчаного пляжа.

К подъезду вела крутая дорожка, по обоим краям уставленная высокими металлическими шестами, на которые в те годы нанизывались трофеи — высушенные головы и челюсти наиболее крупных выловленных здесь рыб. Небольшой холл был украшен чучелами крупных марлинов и тунцов. Уютный, выходящий окнами на пляж бар со стойкой, обитой золотистым тростником, тоже был увешан охотничьими трофеями, но более мелкими.

Теперь тут шел энергичный капитальный ремонт. Меня поселили на втором этаже, в единственной уцелевшей в хаосе стройки комнате, вручили ключ, и ведро, и керосиновую лампу, извиняясь за то, что в доме пока что не работают ни водопровод, ни электричество.

Я вышел на балкон и долго, словно околдованный, стоял, глядя на гигантский мениск океана, на солнце, готовое нырнуть в его манящую, мягкую перину. Окрепшие к вечеру пенящиеся волны глухо плюхались на песок, отсчитывая мгновения своего, не зависящего от чужих воспоминаний времени. Наверное в этот час все было так же, как и много лет назад, когда на одном из этих балкончиков — уж не на этом ли? — появлялся дон Эрнесто и, я уверен, с таким же восхищением смотрел на распластавшийся перед ним океанский простор, на утомленное за день солнце, на появляющиеся одна за другой первые звезды, на кружева этих, неожиданно ставших сиреневыми волн. Не в один ли из таких романтических вечеров родилось у него название этого клуба: «Терраса над марлиновым бульваром?» Кто знает...                              

Александр Кармен / фото автора

Кабо-Бланко, Перу

Хорошо, когда не приходится мечтать до старости, и уже в детстве вам предоставляется шанс путешествовать. Тринадцатилетний Алеша мечтал найти эдельвейс. Он грезил о горах, покрытых снегом, крутых головокружительных уступах, между которыми на зеленых полянках растет этот редкий цветок. Десятки книг, кипы журналов стеснили и без того небольшую комнату. И настал день, когда Алеша вместе с отцом отправился туда, где есть и горы, и скалы, и заповедные луга...

Из Женевы в город Монтрё они приехали поздно ночью. От вокзала до гостиницы «Монтрё Палас» несколько минут ходьбы, но темно, ничего не разглядеть, да и спать хочется. Алеша вскоре крепко заснул, даже не подозревая, в каком непростом отеле они поселились и какие всемирные знаменитости видели здесь сны. Старинный отель был комфортабельным, уютным прибежищем для многих знаменитостей.

Рихард Штраус создал здесь свои последние произведения. Владимир Набоков жил в «Монтрё Паласе» почти 16 лет, написав много   известных книг. Игорь Стравинский впервые исполнил  «Петрушку» именно здесь. Чарли Чаплин не раз встречался с друзьями на веранде известного отеля.

Утром, едва рассвело, Алеша подошел к окну. Было от чего задержать дыхание. Синее, похожее на весеннее небо... озеро отделяло его от белоснежной цепи гор.

—  Понимаю, куда тебе хочется, — раздался сзади голос отца. — Но эти Альпы находятся на французском берегу, и для проезда туда нужна особая виза. Не беспокойся, все впереди... Ты же еще не видел замка, очень необычного.

На улице Алеше хотелось бежать, когда он увидел на берегу Женевского озера грозный Шильонский замок. По дороге к нему то и дело приходилось отвлекаться — пальмы, магнолии, акации, нарциссы, анютины глазки пытались затмить яркими красками друг друга. Из еловых веток были сделаны смешные фигурки — то волка, то лисы и вороны. Надо было успеть незаметно потрогать их.

И вот наконец замок. Его массивность и мрачное величие, наверняка свидетельствуют о тайнах, скрытых за его стенами.

— Пойдем,   «расспросим» старинные камни этого великана, — предложил отец.

Алеша с удивлением, но без испуга рассматривал мрачные помещения с орудиями пыток. Сегодня он узнал о трагической судьбе бесстрашного Бонивара. В начале ХVI века женевцы были расколоты на два лагеря: сторонников союза с Савойей и тех, кто выступал за независимость своего города — их предводителем был Бонивар. Карл III велел заточить его в 1530 году в Шильон. Спустя триста лет, в 1816 году великий английский поэт Байрон написал поэму «Шильонский узник».

Несколько часов потребовалось, чтобы обойти все помещения замка. На обратном пути в гостиницу, отец предложил:

— Давай сейчас поедем в музей.

— Какой? — без энтузиазма от обилия впечатлений спросил Алеша.

— Такого ты еще не видел.

На четырехэтажном здании в узком переулке соседнего с Монтрё городка Веве — неброская вывеска « Музей фотографии».

Огромные фотоаппараты прошлого века кажутся такими неуклюжими в сравнении со сверкающими современными моделями.

Любопытные ребята могут не только посмотреть, но и потрогать многие из них. Экспозиция меняется с каждым шагом: из одного десятилетия за несколько минут попадаешь в другое. Надо пройти целых 150 лет... И везде ждет какой-то сюрприз. Раскрутишь странное колесо, посмотришь в «хитрый» глазок и побежит одна за другой вереница лошадей. Чего тут только нет, начиная с фотостудии 1930 года.

—  Ничего, у тебя все впереди, — ободрил отец.

На следующий день Алеша перед выходом из гостиницы получил небольшую красную книжечку с надписью «Swiss pass».