На опушке соснового леса становилось все светлее, когда капитан О'Даунс повел легкой рысцой десяток своих людей на окружение грубого частокола, защищавшего столицу Чапунки. Они были уже на полпути к своей цели, когда сонная индианка, откашливаясь и отхаркиваясь, вышла наружу и поплелась к источнику, чтобы наполнить тыкву водой. Заметив чужих, она испуганно завопила и бросилась назад в Намонтак, визжа как свинья под ножом мясника.

Кавендиш выскочил из кустов, и ранний утренний свет заиграл на его ржавой кольчуге.

— Пора! Навалимся на идолопоклонников, бейте их беспощадно! — Его аркебузиры с шумом спустились с холма, волоча V-образные подставки для тяжелых ружей, и развернулись перед западными воротами в один рассыпанный фронт. В ворота толпой повалили воющие, почти голые индейские воины.

По приказу Кавендиша прогремели аркебузы, сея опустошение среди индейцев: на небольшом расстоянии каждый из тяжелых свинцовых шариков весом в десять унций[62] убивал или ранил не менее трех человек. Как только оглушительные звуки выстрелов этого первого залпа создали вполне понятный переполох и смятение среди едва проснувшихся туземцев, лучники Питера Хоптона воткнули горсть стрел в землю у ног, чтоб было удобней брать, затем натянули луки и начали без зазрения совести расстреливать всех монокан, осмелившихся показаться на виду.

Затем, прямо по корчущимся телам раненых, сэр Томас повел своих аркебузиров через ворота в большое деревянное селение Чапунки. После второго смертоносного залпа по воющим индейцам те в полной панике безрассудно заметались по деревне.

Совершенно голые женщины и дети съежились от страха в своих жилищах и визжали как черти в преисподней. В косматых оборванных дьяволов Кавендиша индейцы выпустили не более горстки стрел, да кое-кто из них осмелился напасть с копьем; затем неровным залпом с дальнего конца Намонтака отряд Шона О'Даунса заявил о том, что пошел в атаку. Когда аркебузиры перезарядились, Кавендиш издал свой родовой военный клич и повел остальных в глубь деревни меж покрытых корою хижин. Его длинная шпага сверкала, как летняя молния.

Вернув в футляр лук Портера, Питер подтянул свой ремень, выдернул из земли полупику и убедился, что ножны с кинжалом расстегнуты. Что-то звякнуло по его нагруднику, и к ногам упала стрела с каменным наконечником и расщепленным древком.

Следуя бегом или крупным шагом за сэром Томасом и молодым эсквайром Болтоном, Питер почувствовал, как всколыхнулась в нем отвага, когда он направил свое копье на орущего воина, выделявшегося голубой черепахой, нарисованной на груди. Он нанес свой удар прямо в центр рисунка, почувствовав, как заскрежетала кость, вогнал острие своей пики до поперечины, и в лицо ему брызнула кровь. Кто-то сильно ударил его по голове дубиной, но шлем защитил его голову, и, уложив противника, Питер двинулся дальше, раздавая удары копьем и кинжалом в этой воющей массе диковинно разрисованных демонов.

Опять и опять звучал этот резкий скрежет при ударе каменных наконечников о кирасы и шлемы. Хриплая ругань и вырывающиеся с тяжелым дыханием крики англичан странным образом контрастировали с воинственными воплями, издаваемыми тонкими высокими голосами воинов Чапунки.

Все дальше пробивались атакующие к тому храму, в котором индейцы молились Оуку. Питеру казалось, что он колет и режет уже много часов. Пика его стала скользкой от теплой и липкой крови, струящейся по древку, и ее трудно было удерживать в руке. На мгновение ему показалось, что он и его товарищи пробиваются сквозь сплошную стену из тел. Хоптон услышал чей-то крик: «О Боже! Я умираю!»

В пылу наступления ему, вероятно, пришлось убивать не только мужчин, но и женщин. Сумятица рукопашной схватки была столь велика, что в последний момент отвести роковой удар стало уже невозможно.

Внезапно моноканы подняли траурный вой, побросали оружие и побежали спасаться, прыгая через ограду или пытаясь протиснуться между остроконечными кольями. Многих из них поразили сзади, но значительно большему числу удалось безопасно укрыться в сосновом лесу. Только по причине своей усталости англичане не устроили бойню и не вырезали полностью всех оставшихся в этом селении женщин и детей, но без промедления и без угрызений совести они перерезали глотки раненым и сдавшимся в плен мужчинам.

У Питера все завертелось в глазах, и он опустился на бревно, чтобы отдышаться. Усеянная оружием земля была буквально устлана ковром из разрисованных коричневых тел и спутанных черных волос, среди которых все шире растекались карминно-красные лужицы.

Менее чем через полчаса с того момента, как гулко прозвучал выстрел первой аркебузы, деревня Намонтак оказалась в руках англичан, а любимая жена Чапунки и двое сыновей стали пленниками вместе с доброй половиной его гарема. Под веселые крики дюжина здоровенных парней выволокли Оука из его алтаря в круглом домике, сделанном из коры и служившем идолищу убежищем.

— Только подумать, эти чертовы дикари поклоняются такому отвратительному существу! — проворчал Госнолд, стирая с лица окрашенный кровью пот.

Оук оказался действительно странным идолом — с человеческим телом и лицом дикой кошки. Пара больших птичьих крыльев помещалась у него на спине. Ярко-синие, они явно прибыли издалека, откуда-то с юга. В окрестностях подобные птицы не водились. Один из парней, служивших когда-то у Хоукинса, заявил, что они принадлежат попугаю ара, птице, обитающей в Мексике и Гватемале. Ноги этого идола вместо ступней оканчивались рыбьими хвостами. К счастью, победители заметили, что чешуя на этих хвостах, по всей видимости, изготовлена из чистого золота.

— По-моему, — заметил эсквайр Эскью, один из ученых, — этот идол кое-что значит. Их Оук выражает сущность Божьих творений — зверя, птицы и рыбы.

— Чума на их гнусного идола! — прорычал капитан Хэмфри Болтон. — Давайте найдем их амбары и наполним свои желудки.

Но когда обнаружилось всего лишь три сшитых из оленьей кожи мешка с существенно важным для них продуктом — кукурузной мукой, громко и горячо зазвучали проклятия. Единственным приложением к сему продукту явились богатый запас съедобных корней, связки сушеной рыбы и несколько копченых ляжек оленины. В разных хижинах тоже нашлись запасы, но в меньшем количестве, и в целом, с хозяйственной точки зрения, штурм Намунтака оказался почти бесполезным.

Три дня после возвращения сэра Томаса Кавендиша с его оборванными солдатами, заложниками, военной добычей и едой колония поселенцев испытывала редкий прилив оптимизма. Правда, смерть унесла еще пятерых больных, включая товарища Питера Хоптона по жилищу, хотя их и откармливали питательным бульоном.

Случилось так, что как раз в это время сильный ветер загнал в запруды большое количество рыбы, а охотники на острове убили несколько самок оленя с их молодняком (к возмущению немногих оставшихся паспегов), поэтому впервые за многие месяцы в несчастной колонии сэра Уолтера Ралея люди ходили, урча туго набитыми животами. Только дальновидные — такие, как Ральф Лейн, Томас Хэриот и капитан Филипп Амадас, — отчетливо понимали, что этот сладкий период изобилия очень скоро неизбежно подойдет к концу.

Снаружи за частоколом полыхали костры, возле которых безрассудно истощались оставшиеся скудные запасы пива и вина. «Почему бы не погулять на славу? — говорили Болтон и О'Даунс. — Разве колонисты не захватили в лесах множество сильных рабов? Кроме того, в общественном хранилище стоят полные корзины с продовольствием. Конечно, большая часть этой провизии — продукты скоропортящиеся, но что из того? На сегодня и на завтрашний день их хватает с избытком».

Участвовавшие в разгроме индейского селения привели с собой каждый не менее чем по две коричневых девушки, съежившихся, испуганных до полусмерти, одетых в юбочки с бахромой из прекрасно выдубленных кож, наподобие фартуков прикрывавших их спереди и сзади. Бахрома, однако, не скрывала соблазнительных темных бедер, а эти темные дамы, носившие спереди свои блестящие волосы коротко постриженными челочками, а сзади — коротким пучком, словно хвостик у пони, выше талии не носили вообще ничего, кроме ожерелий из костей и семян. Верхние части их рук покрывали сложные выколотые узоры.