Хьюберт кивнул, но воздержался, не стал говорить о том, что Питер все накопленные им ценности благополучно привез домой — хотя до сих пор все жаловался на свою планиду за то, что пришлось ему все же расстаться с угодливыми служаночками из племени монокан.

— Хорошо, что все вы собрались, — заговорил молодой Коффин, окинув взором спокойных светло-карих глаз головы и широкие красноватые лица сельчан, в неловкости застывших в увешанном оружием зале.

С первого же взгляда бросалось в глаза, что почти развалившиеся окна старинного арсенала поместья Портледж стояли без стекол — как и почти четверть века до этого. Тут и там сквозь крышу залы пробивался дневной свет — вот до чего обеднел сэр Роберт.

— У меня новость. Только что из Байдфорда, — объявил он звенящим голосом, — отправляется экспедиция против испанских папистов.

— Кто будет командовать? Гренвилль? Хоуард? Фробишер? — раздался хор голосов.

— Нет. Кто же еще, как не наш девонширец, наш славный сэр Френсис Дрейк.

Даже Питера Хоптона поразило, с каким жаром люди восприняли это сообщение. После взрыва ликования сельчане сгрудились вокруг Хьюберта, почтительно желая узнать об условиях найма добровольцев. Какова будет доля простого солдата или йонкера? Какую можно ожидать компенсацию в случае потери зрения или конечностей?

— Что касается последнего, — заявил им Коффин, — вы не получите никакой компенсации — ни фартинга. Я считаю делом чести предупредить вас, что все морские порты в Англии просто кишат безрукими и безногими попрошайками, которые когда-то служили на кораблях королевы.

— Моряки — это ладно, — выкрикнул щербатый деревенский парень, — но я-то, я-то ведь пойду в солдаты. Их-то судьба неужто не лучше матросской, ваша честь?

— Нисколько не лучше! — живо отвечал Хоптон. — И в придачу ты будешь выполнять какую-то долю матросской работы.

На руке молодого Коффина блеснуло кольцо с печатью, и разворачиваемый им документ мягко потрескивал.

— Королевская эскадра, — объявил он, — должна собраться в Плимуте в течение месяца марта этого, тысяча пятьсот восемьдесят седьмого года от Рождества Христова. В составе ее будут три наших новых военных галиона: «Лев», «Дредноут», «Радуга»и старина «Бонавентур», который некоторые из вас видели, а кое-кто даже на нем служил. Инспектор кораблей оказал ему честь, прибавив к его названию имя королевы, так что наш старый флагман теперь известен как «Елизавета Бонавентур».

Плотный туман с Ирландского моря начал заволакивать девонширский ландшафт, и вот его щупальца стали пролезать в разбитые окна старинного здания. Печальные вздохи ветра, раздававшиеся в сосновом лесу, что раскинулся за норманнской башней поместного замка, отчетливо зазвучали и в арсенале, когда люди вдруг замолчали, захваченные жгучим интересом.

— Помимо этих, будут четыре больших военных корабля, принадлежащих Лондон-Сити, и четыре корабля, принадлежащих нашему адмиралу!

Снова поднялось ликование, как, впрочем, поднималось оно по всей Англии, когда народ с тревогой и надеждой смотрел на единственного человека, который мог бы держать католические державы на почтительном расстоянии, ибо с тех пор, как стало известно о казни Марии Шотландской, по всему разъяренному Европейскому континенту стали сколачиваться армии. Летом непременно будет сделана попытка вторжения — в этом были уверены все.

Молодой сквайр оглядел собравшихся и твердо спросил:

— Кто из вас хочет участвовать в этой экспедиции?

Все, за исключением нескольких престарелых йоменов, которые, видимо, не могли покинуть свои фермы, подняли руки, после чего послали за викарием Джефферсом, чтобы он записал их имена и пожелал им как следует отличиться.

— Через день на восходе солнца вы соберетесь здесь, — уведомил добровольцев Коффин-младший. — Я поведу вас строем в Байдфорд, где мы погрузимся на корабль, идущий в Плимут. А теперь ступайте и займитесь своими делами.

— А вы, ваша честь? — спросил кузнец. — Мы не пойдем воевать, если кто-нибудь из Коффинов не поведет нас.

Худое лицо Коффина застыло в напряженной маске. Недавно у него случился рецидив, хотя и в более мягкой форме, той мучительной лихорадки, что скрутила его у островов Зеленого Мыса.

— Я иду с вами. Так же, как сэр Роберт вел ваших отцов, а сэр Джеффри — ваших дедов.

Они грянули здравицу в честь молодого сквайра, и, как подобало свободным людям, каждый из этих парней с мозолистыми ладонями вышел вперед, глянул ему в глаза и крепко пожал руку.

Оставив Питера Хоптона производить инвентаризацию немногочисленного годного к бранной службе оружия и доспехов, оставшихся в собственности сэра Роберта, он зашагал назад к сырому, продуваемому сквозняками помещичьему дому, не замечая резких скрипучих криков бесчисленных грачей и галок, кружащихся над его замшелой и древней главной башней.

На средства, привезенные им из Картахены, многое уже было сделано для реставрации большого холла в его былом великолепии. Он удовлетворенно улыбнулся: в оконных рамах виднелись новые ромбовидные стекла и полоски свинца. Новые дубовые ступеньки появились тут и там вдоль большущей лестницы, ведущей наверх в типично норманнскую галерею, где теперь яркими красками горели гобелены, что когда-то украшали дворец алькальда Картахены. Эти и другие украшения, такие, как захваченные у врага военные флаги, церковные мантии и накидки с капюшонами, висели, бросаясь в глаза богатством живых красок, среди изъеденных мышами и молью трофеев, накопленных прошлыми поколениями.

С большим удовольствием заметил он сияющие на видавшем виды буфете два высоких серебряных канделябра с изысканной гравировкой, чеканный поднос и кувшин из того же металла. Наверху новые льняные простыни и покрывала, сделанные из меха молоденьких лам, придавали больше уюта той постели, в которой престарелый сэр Роберт проводил теперь почти все свое время по причине серьезного ранения, полученного в 1580 году, во время кровопролитной жестокой осады Смервика, когда лорд Грей разбил и уничтожил тех папских добровольцев, что вторглись в Ирландию под бездарным руководством бывшего эскулапа Николаса Сандерса. О том, что реставрация родового имения в Портледже находилась только в начале, со всей очевидностью говорила все еще протекающая над галереей крыша и его почти развалившиеся конюшни.

Засунув руку в сумку, притороченную к поясу, Коффин-младший извлек оттуда еще одно послание, прибывшее вместе с депешей, сообщавшей о предстоящем сборе сил Дрейка в Плимуте. Почерк был изящным, незнакомым, в нем было что-то иностранное, но его содержание излагалось на хорошем, чистом английском языке.

Это письмо, видимо, пришло из Испании в Байдфорд удивительно скоро — всего за три месяца. В нем содержались те слова, которые Хьюберт и предполагал увидеть, когда медленно тянулись неделя за неделей и никаких сообщений не приходило от Розмари Кэткарт и сама она не появлялась. В своем личном кабинете, мрачной сыроватой комнатушке, лишенной того предмета современного комфорта — камина, Хьюберт прочел ее послание.

«Кадис, 18 декабря.

Милый мой возлюбленный, только после долгого спора в моей душе между страстным желанием и чувством долга я берусь за перо и сообщаю тебе, что, как бы я ни обожала тебя, я не могу оставить отца, поскольку я теперь у него единственное дитя — мои единокровные брат и сестра погибли от мора после того, как ушел ваш флот. Отец сильно сломлен духом и мучительно разрывается между требованиями его религии и любовью к стране, где он родился и вырос. Ты должен понять и простить меня, мой милый Хьюберт, ведь я не могу приехать к тебе, хоть и отчаянно этого желаю. Дорогой, помни, что пути Господни неисповедимы, и все мы должны покорно склоняться перед его всевышней волей.

Но помни обо мне только одно: я никогда не выйду замуж, никогда не забуду величие твоей души и благородство твоих поступков. Верь мне всегда.

Обожающая тебя

Розмари».

Немного дрожа от озноба, Хьюберт встал, подошел к окну и стал смотреть на мокрый двор, где между кочками длинной ярко-зеленой травы тускло поблескивали булыжники.