Корабли авангарда эскадры теперь поворачивали право руля, тем самым открывая вид на порт для тех, кто шел позади. Никто еще на «Френсисе» не видел такой плотной массы судов, что сгрудилась впереди. Моряки узнавали большие каракки, аккуратные военные галионы, скромные транспорты, круглоносые голландские хольки, когги (неповоротливые, неуклюжие тихоходы), а также галеры и галеасы любого мыслимого тоннажа и конструкции.

Хьюберт, как обычно в глубоком волнении, медленно заработал челюстями, как бы прожевывая что-то невидимое. Где-то в одном из тех миленьких городков и селений, усеявших берега залива, Розмари Кэткарт, верно, мучается от ужасных воспоминаний, наблюдая за приближением вот уже второй английской флотилии — хотя в тот момент не было видно ни единого флага с крестом Святого Георгия — и ни один не взвился на мачте до тех пор, пока пара больших испанских галер, несущих службу охраны, не вышла навстречу неизвестным гостям, чтобы осведомиться о цели их прибытия. Дрейк подпустил галеры на расстояние выстрела из длинноствольных пушек и только тогда поднял знамя королевы и несколько Георгиевских флагов. Затем он дал по ним бортовой залп, заставивший изумленных испанцев неуклюже улепетывать в порт Санта-Мария, лежавший вместе с портом Санта-Катерина в той же гавани на другой стороне от Кадиса.

Через десять минут английские корабли поравнялись с фортами и открыли огонь по массе испанских судов, не готовых к плаванию и сбившихся в одну кучу, как овцы в загоне. Многие корабли оказались совсем неспособны к навигации по той причине, что испанский адмирал, маркиз Санта-Крус, чтобы отбить у них охоту к дезертирству, приказал им снять паруса и оставить их на берегу. Другие — и таких было много — все еще не получили свою артиллерию, и их пушечные порты зияли пустыми и черными прогалами, словно в челюсти человека отсутствовали некоторые зубы.

— Итак, попляшите-ка под нашу дудку, — ликовал Питер Хоптон, стоя на своем посту среди пушек «Френсиса». — Смотрите, как жахнул «Бонавентур» по тому здоровенному кораблю из Рагузы.

Один за другим, подходя на расстояние выстрела, корабли Дрейка открывали массированный разрушительный огонь по сгрудившемуся флоту испанцев. Поскольку английские канониры просто никак не могли промахнуться, каждый их выстрел производил страшный беспорядок. Залп за залпом заставляли сотрясаться воды гавани, и грохот, отражаясь от крепостных стен Кадиса, уносился с глухим урчанием по окружающим город холмам. Поодиночке, по двое, по трое высокие английские корабли проникали в гавань и давали залп из всех своих крупных пушек и кулеврин по безнадежно застигнутым врасплох и охваченным паникой береговым батареям.

Когда пришла очередь «Френсиса» присоединиться к этой сокрушительной канонаде, Хьюберт Коффин приказал поднять свой личный золотисто-зеленый флаг с изображением семейного герба, надел шлем и звенящим голосом отдал приказ своему старшему канониру открыть огонь. Рулевому он приказал направить корабль к небольшому голландскому кромстеру, которому удалось выпутаться из чудовищного сумбура, и теперь он пытался улизнуть из гавани.

«Голландец» все приближался, под порывистым ветром трепетал его коричневый грот. Первый бортовой залп «Френсиса» оказался хоть и с небольшим, но недолетом, и Питер, ругаясь, как дьявол, приказал еще дальше загнать подъемные клинья под казенную часть его ярко-бронзовых полукулеврин и сам прочистил щеткой банника зловонный канал ствола третьей бортовой пушки.

«Голландец» шел теперь так близко, что Питеру были видны испуганные физиономии, выглядывающие над поручнями. Рявкнули две его пушки: одно ядро со свистом промчалось сквозь снасти «Френсиса», другое проделало рваную брешь в его треугольном парусе. Во второй раз содрогнулся маленький «Френсис», накренился от собственного залпа, и на какой-то момент «голландец» исчез за большими клубами зловонного серого дыма. Перезаряжая пушки, канониры на «Френсисе» слышали оглушительные взрывы во всех направлениях, треск расщепляемых досок и вопли людей, гибнущих в страшных смертельных муках.

Когда порыв ветра отнес этот дым в сторонку, на «Френсисе» сначала прогремело «ура», а потом разразились горячей бранью. «Голландец» потерял единственную свою высокую мачту, а вдоль его ватерлинии зияли такие пробоины, что ему, очевидно, оставалось только затонуть, унеся свой груз на дно. Члены его экипажа прыгали в воду и отчаянно пытались уцепиться за плавающие обломки.

Адский грохот все возрастал, а с ним — и смятение испанцев. Некоторые вражеские корабли уже загорелись, и плывущий серовато-белый дым орудий смешался с густым едко-синим дымом пожаров, стелющимся над гаванью.

— Давай к тому галиоту! — крикнул Коффин в сложенные рупором ладони, потом шпагой указал на длинное низкое судно, которое шло на веслах и старалось укрыться под защитой орудий батареи близ Санта-Катерины. За этим судном готовились двинуться десять военных галер. Командовал ими адмирал дон Педро де Асуна.

Когда «Френсис» погнался за галиотом, сквайр Коффин нашел возможность оглядеться и увидел, что, подчиняясь сигналам с «Елизаветы Бонавентур», три королевских корабля — «Лев», «Дредноут»и «Радуга» вместе с флагманом — сворачивают в сторону, чтобы встретить угрозу, представляемую галерами дона Педро, оставляя галионы Лондонского Сити и частные военные корабли продолжать вносить хаос в путаницу судов, что стояли на якоре в центре гавани.

Де Асуна решил вести галеры вперед, развернув строем фронта, с тем чтобы каждый корабль его флотилии мог бы стрелять из своих погонных орудий на носу до тех пор, пока не придет момент идти на таран. Всем на «Френсисе» было видно, что на баке и корме вражеских кораблей столпилось множество облаченных в доспехи солдат — в то время считавшихся самыми лучшими и отважными в Европе.

Дрейк, как живо сообразил Коффин, вовсе не намеревался позволять грозным военным машинам Асуны подходить к себе на таранную или абордажную дистанцию, поэтому, ведя четыре королевских галиона кильватерным строем, он прошел прямо перед носом врага и дал по нему несколько сокрушительных бортовых залпов. В сущности, Дрейк впервые в истории применил военно-морской маневр, известный теперь под названием «Пересечение Т».

Теперь, когда «Френсис» быстро догонял свою жертву, Коффин мог только увидеть, как бортовым залпом с «Дредноута» разнесло тройной ряд весел ведущей галеры. Десятки лопастей взлетели высоко в воздух, и, когда галеру повело вбок, сломанные черенки усеяли воду гавани, подобно увядшему рогозу в пруду. Лишенная движущей силы с поврежденного борта, кричаще яркая желто-голубая галера де Асуны резко сбилась с прямого курса и чуть не протаранила соседний в ряду корабль.

Тут же за этим галиот — по флагам венецианский — оказался в зоне досягаемости для артиллерийского огня и пошел палить по «Френсису» из двух маленьких пушек, чьи шестнадцатифунтовые снаряды нисколько не повредили судну Хьюберта Коффина. Резко положив руль вправо, он предоставил Питеру Хоптону возможность произвести сокрушительный бортовой залп по шкафуту противника, который, должно быть, прикончил многих несчастных, прикованных к веслам галиота. Видимо, крепко досталось и воинам, ибо итальянец закричал, предлагая сдаться, и спустил яркий флаг своего города — золотистый крылатый лев Святого Марка на алом гербовом поле.

К наступлению темноты вся эскадра Дрейка была охвачена бурным ликованием. О том, что очередной испанский корабль потоплен, загорелся или захвачен, Дрейк, меряющий шагами палубу юта «Елизаветы Бонавентур», узнавал по оглушительным радостным воплям. Вскоре пришло подтверждение: в руки англичан попало тридцать три вражеских судна, помимо сожженных и потопленных кораблей. Из них — пятерка высокобортных больших кораблей из всех портов Испании и Португалии.

Радовало еще и то, что эти высокобортные корабли оказались под завязку загруженными всевозможными морскими припасами, артиллерией и порохом. Через какие-то считанные часы англичане с жадностью взирали на обилие сухарей, оливкового масла, сушеной рыбы, солонины и фруктов. Но больше всего их радовал широкий выбор изысканных вин. Эту провизию испанцам было бы нелегко восстановить. Съестные припасы оказались особенно желанны английской эскадре еще и потому, что на судах королевы провизии хватало всего на три месяца, а на судах Лондон-Сити — на шесть.