Она играла не просто технично, она играла блестяще. Экспрессивно. Вдохновенно. Эван предполагал, что она хорошо играет, и все-таки недооценил ее талант. Его ввели в заблуждение ее хрупкость и уязвимость.

Он еще вчера хотел услышать ее игру, но решил не беспокоить в первый день, а сегодня просто не справился с любопытством и проскользнул в театр через боковую дверь.

Ноктюрн Шопена сменил этюд Рахманинова.

Лаура была настолько поглощена игрой, что не услышала тихий скрип двери у себя за спиной. Прекрасно. Эван так и хотел — чтобы она не знала о его присутствии. Он хотел послушать и посмотреть на нее, не вызывая в ней чувства неловкости и не нарушая ее вдохновения.

Он узнал все произведения, которые она играла одно за другим, кроме короткой маленькой композиции, сыгранной в самом конце. Печальная мелодия напомнила ему об отце, а потом в его голове родился образ маленькой птички, помещенной в клетку, которая неожиданно раскрывается, и птичка, расправив крылья, вырывается на свободу и взмывает в небо. Эван решил, что обязательно спросит у Лауры, кто композитор, а потом как-нибудь снова попросит сыграть эту вещь.

Эван пошевелился, и чары рассеялись. Лаура испуганно оглянулась.

— Лаура, это Эван. Прости, что напугал! — крикнул он.

Неужели же она так и будет жить в вечном страхе? Подавив приступ паники, Лаура встала, вглядываясь в темноту.

— Эван? Я не слышала, как ты вошел.

— Ты была полностью поглощена Рахманиновым. — Эван по проходу приблизился к сцене. — Хочешь услышать мое мнение?

— Мне надо позаниматься. Я совсем «заржавела».

— Ты была великолепна! А последняя композиция чуть не разорвала мое сердце. Я никогда не слышал ее раньше. Кто автор?

Сердце Лауры подпрыгнуло и затрепетало где-то в горле, когда она наблюдала, как он легко вскочил на сцену и приближается к ней. Спокойнее, спокойнее, мысленно призывала она себя.

— Что ты почувствовал, когда слушал эту вещь? — спросила она.

— Печаль, — ответил Эван, залюбовавшись розовым румянцем на ее скулах. — Но в конце эта печаль стала светлой и высокой, как будто душа устремилась на небеса.

Лаура резко вздохнула, пытаясь справиться с подступившими к горлу рыданиями.

— Как странно, что ты нашел именно те слова, которые выражают мои чувства. Я написала это на смерть моего отца. Хотела выразить всю мою любовь и печаль. Он был прекрасным человеком, лучшим из отцов. Если кто и заслуживает, чтобы увековечить его память в музыке, так это он.

О чем еще мог бы мечтать мужчина, подумал Эван. Каким-то образом слова Лауры, само ее появление вернули ему веру в жизнь. Он снова подумал о своем собственном отце.

— Я не знаю, что сказать, Лаура, — с чувством произнес он. — Ты очень талантлива. Очень.

На ее губах появилась робкая улыбка. Нет, не провокационно-сексуальная и призывная, а светлая и искренняя. Эван спрятал руки в карманы, чтобы побороть соблазн заключить ее в объятия, наклонить голову и приникнуть к этим губам…

— Ты очень глубоко чувствуешь человеческие страдания и боль. Это дано лишь большим музыкантам. А то, что случилось с тобой…

— Я не хочу говорить об этом сейчас…

— Но я верю, что наступит момент… — Эван помог ей опустить тяжелую крышку. — Ты закончила на сегодня?

— Эван, я обещаю, что в однажды расскажу тебе свою историю…

— Но не сейчас, да? — тихо спросил он.

— Сначала я должна разобраться сама в себе.

Кстати, я что-то не припомню, чтобы ты выложил мне историю своей жизни.

— Я просто не хочу тебя волновать.

— Ты даже не представляешь, сколько волнений выпало на мою долю. — Затем она резко перевела разговор на другую тему. — Ты очень добр ко мне, Эван. Когда ты рядом, я чувствую себя в безопасности. И еще я очень благодарна тебе за возможность играть, я не ожидала увидеть столь великолепный инструмент.

— Только предупреждаю, стоит Харриет узнать, насколько хорошо ты играешь, она и тебя убедит играть в городском оркестре.

— Никогда! — Лаура стала нервно разглаживать несуществующие складки на сиреневой хлопковой юбке, которая оказалась наиболее практичной для здешней жары.

— У тебя какие-то проблемы с выступлением перед публикой? — быстро спросил Эван.

Этот огромный суровый мужчина был удивительно проницателен и очень тонко чувствовал людей.

— А у кого их нет?

— Ну, они бывают разные… Я лично знаю одного прекрасного виолончелиста, который вообще не мог выступать перед публикой — только перед друзьями или в студии.

— Я его понимаю. — Но Лаура лукавила. Она имела успешный опыт выступления перед полным залом — стоило ей коснуться клавиш, и все, кроме музыки, переставало для нее существовать. Проблема состояла в нежелании и даже боязни привлечь к себе внимание — Но для меня ты будешь играть?

— Обязательно. Ты прекрасный слушатель.

— Наоборот. Я очень критично настроенный слушатель, и, чтобы увлечь меня, исполнитель должен быть поистине великолепным.

— Честно говоря, я тоже. Если не смогу играть, буду работать музыкальным критиком.

Эван улыбнулся и кивнул.

— Выпьем кофе?

— С удовольствием. — Лаура огляделась в поисках ключа от зала. — Давай зайдем в то кафе, где занавески розовые с белым.

— А-а, кафе Памелы. Давай выйдем через боковую дверь, так ближе.

— Хорошо, только свет выключу.

Эван первым спустился со сцены и остановился у ступенек, поджидая ее.

Лаура повернула выключатель и немедленно оказалась во мраке.

— Лаура? — Эван сразу понял, что при резком переходе от света к темноте она потеряла ориентацию.

— Все в порядке. — Лаура сделала шаг… в пустоту. — Эван! — вскрикнула она.

Мгновение спустя она была уже в крепком кольце его рук.

— Как глупо, — пробормотала она. — Я чуть не свалилась.

— Не надо было смотреть на лампу, прежде чем ее выключить.

Весь мир вокруг перестал существовать для Лауры. Поначалу ощущение было таким, как будто после сильного шторма она оказалась в безопасной гавани, но потом что-то изменилось, и она почувствовала, как воздух вокруг начал потрескивать от электрического напряжения.

Ее губы находились в нескольких сантиметрах от его подбородка. Страха не было, было лишь растущее чувство восхитительного возбуждения. Ничего подобного ей еще не приходилось испытывать. Лаура не могла не понимать всей опасности происходящего, но не могла и остановиться.

— Ты понимаешь, что происходит? — Голос Эвана стал чуть хрипловатым.

— Не очень. Знаю только, что чуть не упала, а ты меня поймал.

— Ты понимаешь, как чертовски трудно мне справиться с собой и не поцеловать тебя?

— Ты и не должен справляться, — прошептала Лаура, поднимая к нему лицо, как будто приглашая к поцелую.

— Должен, — мягко сказал Эван. — Господи, ты совсем ничего не весишь! Просто перышко. Я могу держать тебя на руках до утра…

Лаура смотрела на него широко распахнутыми зелеными глазами, чуть приоткрыв губы. Ее кожа была белой и мягкой, как лепестки гардении. Эван чувствовал, как его тело наливается сладкой болью. Он хотел женщину. Но не просто женщину, а эту, конкретную, Лауру.

— Вот что значит оказаться в темноте вдвоем, с мягкой насмешкой сказал он, пытаясь разрядить обстановку. — Не бойся, Лаура, я не обижу тебя, не причиню тебе боли.

— Я и не боюсь. — Она действительно гнала от себя воспоминания о других прикосновениях и поцелуях и о том, что следовало за ними, когда единственным ее желанием было умереть. Как долго мысли о Колине будут отравлять ее сознание?

— Прекрати, — тихо сказал Эван.

— Что?

— Думать о нем. Твое тело напряглось…

— Просто…

— Лаура, я не хочу ничего слышать, кроме правды. — Она почувствовала, как скользит вниз вдоль его большого, сильного тела. Поскольку их лица оказались почти вровень, она поняла, что Эван поставил ее на ступеньку. — Расслабься.

— Разве я могу?

— А почему нет? Клянусь, я никогда не сделаю ничего такого, что испугает или обидит тебя.