Не было сил разобраться. Но у меня было такое чувство, словно ледяная рука впилась в мое горло. Я бежал. Запах мыльной пены еще долго преследовал меня. Я ел один в автомате. Я чувствовал, что новизна наказания понемногу стирается.

Через три недели я заболел. Болезнь началась с сильной лихорадки, потом появились рези в животе, рвота и другие ужасные симптомы. Ночью я понял, что умираю. Боли были невыносимы, а когда я пытался добраться до туалета, я увидел мельком свое отражение в зеркале - изможденное зеленое лицо, покрытое каплями пота. Клеймо, подобно маяку, светилось на моем бледном лбу.

Я распластался на плитках пола, упиваясь его прохладой. Потом я подумал: а вдруг это аппендицит? Этот идиотский, ненужный, доисторический пережиток? Нагноение, готовое прорваться?

Мне был необходим врач.

Телефон покрылся пылью. Мне даже не стали отключать его - все равно я никому не звонил, и никто не решался позвонить мне. Сознательный звонок Невидимке карается невидимостью. Среди моих друзей не осмелился нарушить запрет никто.

Я схватил трубку и набрал номер. Экран засветился, и робот-справочник спросил: "С кем вас соединить, сэр?"

- Врача, - прошептал я.

- Сейчас, сэр. - Корректный, механически учтивый голос! Робот волен говорить со мной - никто не превратит его в невидимку.

Экран вспыхнул. "Что случилось, сэр?" - раздался голос врача.

- Рези в животе. Наверное, аппендицит.

- Мы пошлем к вам чело... - Он замолк.

Я просчитался, повернув к нему свое горящее от жара лицо. Его взгляд остановился на моем лбу. Экран отключился с такой скоростью, словно к врачу тянулся прокаженный.

- Доктор, - простонал я.

Он исчез. Я обхватил лицо руками. Это уже слишком, думал я. Разве Гиппократова клятва допускает подобные вещи? Разве врач может отвергнуть молящего о помощи?

Гиппократ ничего не знал о Невидимках. Врач не должен отказывать Невидимкам в помощи.

Для общества я не существовал вовсе. Поставить диагноз не существующему пациенту невозможно.

Я был оставлен на произвол судьбы.

Вот она, одна из отрицательных сторон невидимости. Вы, если вздумается, можете зайти в женские бани - никто не помешает вам, но вам точно так же никто не помешает корчиться от боли в постели. Все держатся друг за друга, и если ваш аппендикс прорвался, что же, это послужит хорошим уроком тем, кто способен переступить черту закона!

Мой аппендикс не прорвался. Я выжил, хотя едва таскал ноги. Можно прожить годы, не общаясь с другими людьми. Можно ездить на машинах-автоматах и есть в автоматах. Но врачей-автоматов нет. Впервые я по-настоящему ощутил свою изолированность. К заболевшему в тюрьме заключенному приходит врач. Мое преступление не зашло так далеко, чтобы отправлять меня за решетку, но, когда я заболел, врач отказался помочь мне. Несправедливость. Я сыпал проклятия на голову человека, выдумавшего мое наказание. Здесь, в самом сердце двенадцатимиллионного города, я, подобно Крузо на его острове, каждый день одиноко встречал хмурый рассвет.

Как описать подъемы и спады моего настроения, его изменения, когда бегущие месяцы, словно ветер, несли бесконечные перемены?

Иногда невидимость становилась радостью, наслаждением, сокровищем. В эти безумные минуты я упивался своей свободой от законов, подчиняющих себе обычных людей.

Я воровал. Я забредал в мелкие лавки и хватал чеки, а струхнувший продавец не смел ничего сделать - боялся показать, что видит меня. Если бы я знал, что государство возмещает все убытки, я бы так не радовался.

Я бесчинствовал. Бани больше не привлекали меня, но я находил для надругательства другие святыни. Я врывался в гостиницы и прогуливался по коридору, наугад открывая двери. Большинство номеров были пусты. В некоторых находились люди.

Подобно Богу, я познал все. Я делал, что хотел. Моя заносчивость преступление, за которое меня покарали невидимостью, - возросла еще больше.

Во время дождя я стоял посреди пустынных улиц и бросал оскорбления в мокрые лица жавшихся к домам прохожих. "Кому вы нужны? - рычал я. - Только не мне! А остальным и того меньше!"

Я глумился, издевался и ругался. Словно безумие вселилось в меня думаю, его принесло одиночество. Я заходил в театры, где самодовольные бездельники удобно сидели в своих креслах с приспособлениями для массажа, наслаждаясь спектаклем, и прыгал между рядами. Никто не одергивал меня. Сияние моего лба заставляло их оставить свои возражения при себе - и они молчали.

Это были минуты сумасшествия, лучшие минуты, минуты, когда я вырастал на двадцать футов и шагал, полный презрения ко всему сброду. Охотно допускаю - это были минуты безумия. Человек, который не по своей воле оказался невидим в течение нескольких месяцев, не может быть в нормальном душевном состоянии.

Считаю ли я эти минуты шизофренией? Нет, скорее маниакально-депрессивным психозом. Маятник головокружительно раскачивался. Дни, когда я ощущал лишь презрение к окружающим меня идиотам, сменялись днями, когда обособленность физически давила меня. Я шатался по бесконечным улицам, проходил под мерцавшими арками, глядел на шоссе, сверкавшее веселыми огнями. Ко мне не подходили даже нищие. А знаете ли вы, что в наш лучезарный век нищие все еще были? Только став невидимым, я узнал об этом - бесконечные скитания заводили меня в трущобы, где лучезарность тускнела и где бродили изможденные старики, протягивая руку за мелочью.

Никто из них не клянчил у меня. Только раз ко мне подошел слепой.

- Ради Бога, - молил он, - помогите мне купить новые глаза в Глазном Банке.

Человек впервые обращался ко мне за эти шесть месяцев. В благодарность я потянулся рукой к тунике, чтобы отдать ему все, что при мне было. Почему нет? Я могу взять еще. Но не успел я достать деньги, как какая-то безумная фигура подползла на костылях к нам и встала между нами. Я услыхал шепот: "Невидимка", и оба захромали от меня, точно вспугнутые крабы. Я остался стоять как дурак, держа в руках деньги.

Даже нищие. Сам дьявол выдумал эту пытку!

Потом во мне вновь проснулась человечность. Волна презрения откатилась. Я опять томился одиночеством. Кто был вправе обвинить меня в гордости? Я был мягок, как губка, и готов на все ради слова, улыбки, рукопожатия. Шел шестой месяц моей невидимости.