- Негодяй ты! - неуверенно сказала Владя. - Ты, кажется, меня растрогать решился? - И отвернулась.

Несколько жестких узеньких травинок с острыми, сухими кончиками трепетали на ветру в желтом песке у самых ее ног. Она вырвала одну, поднесла ко рту, стала жевать сухой стебелек.

- Ты вот к бабушке ездила, оказывается. Я хочу, чтоб ты знала, что я тебя считаю, помимо всего, удивительно славным парнем.

- Иди ты... Говорят, ты женился?

- Не-ет... Не вышло. Я было собрался, но, к счастью, злость у меня уже поостыла, и я решил не дурить.

- Злость?

- Что же, ты не понимаешь! Ну, злость на тебя, на себя, ну, на нас обоих, что мы так дурацки разошлись. Не одна злость, а целый мешок разных таких поганых чувств, которые зудят и сверлят тебя делать все назло, наоборот, раз не вышло по-твоему... Нет, я-то не женился. А вот мама в ужасе от твоего поведения. Говорят, ты пользуешься успехом.

- Я им не пользуюсь, успокой маму.

- Но ты его имеешь! Не слепые же они там все у тебя в институте. К тебе пристают?

- Мне объясняются в любви. Ты про это хотел узнать? Да, да, безусловно, да.

- Так я и знал!

Владя выплюнула травинку изо рта.

- Если что способно меня вывести из равновесия, - это объяснения в любви. - Мужским голосом она тупо забубнила: - "Вы мне нравитесь. Мне нравится, какое у вас лицо. Запах ваших волос. У вас красивые колени. Я люблю ваши глаза".

- У-у, сволочь! - с ненавистью процедил сквозь стиснутые зубы Митя.

- Скажет и ждет, что будет. Судя по романам, я должна вся раскиснуть, до того это трогательно, а по-моему, это больше всего похоже на гастроном, где выбирают, какая рыбка, какая ветчина и вино по вкусу, и ждут, пока завернут... Тебе нравится? Да мне-то, черт бы тебя взял, что за дело, что мои колени и глаза тебе понравились! Я не набор из гастронома!

- И еще надо в ухо ему было, - кровожадно буркнул Митя.

- Им, а не ему. И ухо тут ни при чем.

Солнце уже далеко оторвалось от края моря, наступал ветреный, солнечный день. Несколько чаек неподвижно застыли невдалеке на берегу. Их носатые головки казались упрятанными по уши в коричневые пуховые воротнички.

Одна разбежалась на своих хрупких ножках, похожих на тонкие красные прутики, взлетела и вдруг кинулась грудью на ветер, ее разом подхватило и понесло.

У самых их ног волны закипали, весело играя на солнце, переливаясь пенными фонтанчиками, разливались вширь и, добежав до сухого песка, с коротким всплеском отливали плоской лужицей обратно в море.

Стадо появилось между деревьев и бодрым шагом направилось к морю. Овцы со стариком пастухом двинулись кругом залива к дальнему лугу, а коровы спокойно вошли в воду и по морю, напрямик, двинулись к другому берегу залива. Странные приморские коровы, невозмутимо шествующие среди маленьких волн, потихоньку плескавшихся об их брюхо...

- Я хотел сказать тебе что-то очень важное, а получились какие-то двери, - с раскаянием сказал Митя. - Как ты думаешь, не может так случиться, что мы попробуем еще поговорить, встретиться?

- И ничего у нас опять не получится.

- Ты в меня совсем не веришь?

- Сейчас верю, но ведь мы уйдем отсюда и закроем за собой дверь, и опять будут только двери кино, парикмахерской и метро. И все пойдет по-старому.

- Нет, все-таки человек чему-то способен научиться... Вот мне прежде вовсе не было страшно, что, например, тебе со мной будет нехорошо. Я об этом и не думал. А сейчас мне просто хочется, чтоб тебе было хорошо. Со мной или без меня. Лучше бы, чтоб со мной... Я вдруг представил себе всю нашу возможную жизнь, целиком, а не до летнего отпуска или даже до диссертации - всю человеческую жизнь! И я бы тебя любил, когда ты постареешь, у тебя перестанут так блестеть глаза и будут разные морщинки, я бы тебя все равно любил.

- Одно, что в тебе есть хорошего, что ты немножко сумасшедший.

- Я даже себе на какой-то миг представил, что ты можешь стать такой, как бабушка, что мы уже прожили вместе всю нашу жизнь от вторника до субботы, и меня уже вообще нет, ты осталась одна и придешь сюда, и вспомнишь, как шли по морю коровы, и взлетали чайки, и бежали такие розовые гребешки волн после восхода солнца... Да ведь так оно все и может быть... А что за слово бабушка у тебя требовала?

- Насчет псёнка этого?.. Она все за Мартой ухаживала, так некогда было! А теперь она может собачку взять. "Для общества", она говорит! Но все опасается: если она умрет, собака пропадет без хозяина. Тогда я должна ее к себе взять. Я дала слово. Вот и все... А какое утро, посмотри!

Они посидели еще немного молча, пока не услышали, как невдалеке за домом гудит машина - их звали к отъезду. Они вскочили, на одну минуту схватились за руки и пошли рядом. Обернулись и посмотрели еще раз на светлое, игравшее солнечными звездочками море.

- Какое утро!! Какая ночь! Самые лучшие в нашей жизни!

- А разве она есть: наша? Только не говори больше ничего. И у меня ничего не спрашивай. Как будто я могу все знать! Мы только за других все так здорово видим. "Я бы на его месте!" Ах, чего бы мы не наделали на месте других! А на своем как мы путаемся!.. Ну, пошли скорее. Ты все-таки тоже славный малый, если хочешь знать.

Машина стояла с поднятым капотом, и Квашнин, недоверчиво хмурясь, смотрел на работающий мотор. Он плоховато разбирался в технике и относился к ней с опаской.

Посреди дворика в траве стояла керосинка, и Яша, сидя около нее на корточках, помешивал щепкой в котелке смолу. Груда тонких березовых кольев, уже обрубленных и заостренных, лежала у него под рукой.

- Я и не слыхала, как вы встали! - сказала Надя. - Где вы там шляетесь, Владька? Вот увидишь, мы опоздаем.

Бабушка, совсем ослабевшая от волнения проводов, манила их с крыльца, чтоб скорей шли в дом. Квашнин захлопнул капот и закричал:

- Давайте же скорей, сколько вас дожидаться!

Стоя друг против друга у стола, Митя с Владей разломали пополам сдобную плюшку, положили сверху по куску еще вчера нарезанной колбасы и, торопливо откусывая, заливая большими глотками остывшего чая, с жадностью поели и, дожевывая на ходу, выбежали во двор.

Там уже закончилось прощание. Леокадия сидела в машине, Квашнин, целуясь на прощание с матерью, укоризненно качал головой, недовольно говорил:

- Напрасно ты глупишь, мама... Напрасно! - И, согнувшись, полез в машину на переднее место. Надя подождала, пока ее пригласят, и скромно прижалась в уголок.

Последними попрощались с бабушкой Владя и Митя. После того как они поцеловали ее сразу с двух сторон, ее старчески светлые глаза заслезились, она погладила Владю по волосам слегка дрожащей, робкой в движениях и жесткой рукой и отвернулась, виновато прикрывая кончиками пальцев задрожавшие губы.

Но в следующую минуту она уже волновалась только из-за того, что всех задержала и из-за нее могут опоздать на работу, и торопила скорей уезжать.

Владя, пододвинув Надю и Леокадию, втиснулась на заднее сиденье последней и захлопнула дверцу. Митя сел за руль и, мягко тронув с места, высунул руку и помахал на прощание.

Бабушка, придерживаясь за колышек калитки, кивала головой, тихонько всхлипывая и улыбаясь, а около нее стоял Яша, держа в руке до половины засмоленную щепку, терпеливо дожидаясь, даже после того, как машина уже скрылась за поворотом, пока все кончится и бабушка нальет ему очень потребную после ночного дежурства рюмочку...

Утро было еще совсем раннее, и мимо дома отдыха машина промчалась, не встретив ни души.

- Ну, что ж, так она и не взяла денег? - спросила Леокадия.

- Нет, - хмуро отозвался Квашнин. - Тридцать рублей взяла еле-еле. Того гляди, еще Никифору долг отдаст, когда он приедет.

- Она знает, что он едет?

- Я ей сказал.

- А как ты... объяснил?

- А как я мог объяснить? Сказать, что он на похороны едет? Приедет, сам увидит, что и как. Пусть сам объясняет.

- Ну, правильно, - сказала Леокадия. - Я ей еще раз предлагала к нам переехать... Конечно, я очень рада, что все так удачно кончилось, но все-таки она странная.