Коваль улыбнулся:

— У влюбленных минуты ожидания очень длинные. Особенно если давно не виделись.

Леся наклонила голову, обвитую пышной русой косой.

— Мы и днем виделись, — сказала она. — Утром были на пляже.

— Гм… Он об этом не говорил.

— А разве это имеет значение?

— До которого часа вы были вместе?

— До обеда. Кажется, в третьем часу он поехал домой, а потом встретились уже вечером. Это тоже очень важно?

— К сожалению, не очень. Нам нужно знать, где он был от восемнадцати до двадцати трех часов. Очередной электропоезд прибыл из Лесной в город в двадцать два часа тридцать семь минут. До вашего института от вокзала две остановки троллейбуса. Можно и пешком успеть… Верно?

Леся не знала, что сказать, чувство обреченности охватило ее, и на глаза снова навернулись слезы.

— Поезда в тот вечер шли точно по расписанию, ни один не был отменен, — твердо произнес Коваль. — Что вы можете на это сказать?

Она и в самом деле ничего не могла возразить.

— Его видели с дедом на пригородном вокзале. Однако никто не видел, что он остался на вокзале и возвратился в город. Таких свидетелей у нас нет. Вы читали объявление у вокзала?

Леся кивнула.

— Василий говорит, что, проводив деда в Лесную, он бродил по городу. У него нет алиби, то есть доказательств неприсутствия в Лесной, на месте трагической гибели его деда в то время, когда она произошла, а у следствия есть кое-какие доказательства его вины. Хотя и не прямые. Понимаете? Другое дело, если бы нашелся человек, который видел его в это время в городе. Но он сам говорит, что никого из знакомых не встретил. Хотя это очень странно…

— Поверьте! — начала Леся, умоляюще складывая руки. — Я хорошо знаю Василия…

Коваль спросил:

— Днем на пляже он не говорил, что собирается поехать в Лесную?

— Нет.

— Поведение его было обычным? Может быть, вы что-нибудь заметили?

— Ничего такого.

— В прошлый раз вы говорили, что вечером он пришел к вам на свидание не просто сердитым, а разнервничавшимся. Не точнее ли было бы сказать «сам не свой»?

— Может быть. Не знаю.

— Прошу вас, — проникновенно, от всей души произнес Коваль, — говорите мне только правду. Будьте со мною откровенны. Это необходимо для того, чтобы снять подозрение с вашего Василия. Сам он почему-то не хочет этого сделать и всячески уходит от разговора о тех сомнительных часах в городе.

— Да, он был очень возбужден, говорил невпопад, задумывался, не слушал, что говорю я. Мы чуть не поссорились в тот вечер…

— И гуляли недолго?

— Нет. В двенадцать я уже должна быть дома. Он проводил меня до дома — и все.

— И вы не спросили, почему он такой… скажем, невнимательный?

— Спрашивала, но он ничего не ответил.

— Вот видите, Леся, не все здесь так просто, как кажется. Значит, что-то случилось в тот вечер, что-то необычайное, может быть, даже непоправимое, о чем он не хотел с вами разговаривать. Не будет ведь человек так переживать только потому, что долго ждал свидания с любимой.

— Нет, нет! Он не мог сделать то, что вы думаете! — Девушка прижала ладони к щекам. — Я не верю вам! — Она вскочила с кресла. — Вы хотите его засудить!

— Не торопитесь с такими выводами, — успокоил Лесю подполковник. — Я сейчас просто кое-что уточняю. Для меня, например, важно, что вы вообще встретились в тот вечер. Ведь алиби после одиннадцати ему не нужно было, мог и не прийти на свидание после…

— Не произносите этого слова! — перебила Леся. — Не надо, пожалуйста! Я найду людей, которые его видели…

Коваль взял девушку за руку и снова усадил ее в кресло.

— Наверное, иголку в стоге сена легче найти. Мы ищем, ищем все это время, — добавил он после паузы. — Но пока, к сожалению, безуспешно.

Леся зло посмотрела на него. Неужели он хочет лишить ее последней надежды?

— Вот так, — Коваль сочувственно взглянул на девушку. — Все-таки советую вам поехать куда-нибудь отдохнуть. Каникулы пройдут — пожалеете. А мы тем временем все выясним. — Он поднялся.

— До свиданья, — сухо сказала Леся.

Коваль снял трубку и позвонил часовому, чтобы он пропустил гражданку Скорик, которая сейчас выходит от него.

— И не стойте больше у входа. Если вам нужно будет увидеться со мной, позвоните по внутреннему телефону, который рядом с часовым, и я скажу, чтобы вас пропустили.

Он проводил девушку до двери.

Коваль зашел к следователю, когда тот заканчивал разговор с матерью Василия Гущака.

Перед Субботой сидела средних лет худощавая женщина, одетая, несмотря на жару, в темное платье с закрытым воротником. На глазах ее, оттененных глубокими синими кругами, блестели слезы.

По-видимому, Валентин Суббота не очень-то верил ее словам, потому что, когда подполковник открыл дверь, она в отчаянии прижимала руки ко впалой груди.

— Клянусь! — восклицала она сквозь слезы.

— И вы всегда уничтожаете бумажки, которые находите в кармане сына? — не без иронии спросил следователь, бросая короткий взгляд на подполковника.

— Я подумала, что это использованный билет и, конечно, ненужный… — не отнимая рук от груди, объясняла женщина.

— И всегда рвете использованные билеты на такие вот малюсенькие кусочки, что наши криминалисты еле смогли собрать их? — уже с нескрываемой издевкой продолжал Суббота.

Ковалю не понравилось, как разговаривает следователь с матерью Василия. Он молча сел на стул в углу комнаты. Женщина на один только миг обернулась, когда он вошел, и, вероятно, тут же о нем и забыла. Все для нее, как в фокусе, сконцентрировалось сейчас в молодом, стройном следователе, который ненамного старше ее Василия, но в руках которого — их судьба, жизнь и смерть и который казался ей всемогущим и грозным.

— Механически как-то… Сама не знаю…

— На такие клочочки?

Женщина промолчала.

— Вы тревожитесь за судьбу сына… — понимающе произнес Суббота. — Естественно, вы — мать. — И в голосе следователя зазвучало такое искреннее уважение не только к самому понятию «мать», но и к этой вконец напуганной и переволновавшейся женщине, похожей на подстреленную птицу, что Коваль готов был простить ему ту насмешливость и высокомерную снисходительность, которыми он только что ее донимал. — Но не думайте, — интонация голоса Субботы стала назидательной, — что, пытаясь утаить истину, вы этим помогаете сыну… Вы вредите ему! — Здесь Суббота сделал многозначительную паузу. — Истина! Только она может стать единственным неопровержимым доказательством невиновности вашего сына, его непричастности к убийству, в которой вы так глубоко убеждены. Итак, это правда, что именно вы разорвали билет?

Женщина снова прижала руки к груди и закивала.

— А почему вам так захотелось уничтожить этот билет? Чего вы испугались?

Она заплакала. В конце концов, сквозь слезы вырвалось у нее, что какой-то непонятный страх охватил ее и она стала шарить по карманам куртки Василия.

— Той куртки, в которой он ездил в Лесную вместе с Андреем Гущаком?

Она кивнула. Признание было чистосердечно, и Суббота так же, как и подполковник, понял это. Он спросил, уточняя:

— У вас появился страх за сына?

Она вытерла глаза уже влажным носовым платком.

— Конечно, за сына, а за кого же?!

Суббота быстро записывал ее слова.

— Вы боялись, что это он что-то мог сделать деду?

— Нет, нет! — решительно возразила женщина.

— Простите, я неточно выразился. Вы, очевидно, боялись, что о нем могут подумать, якобы это сделал он?

Женщина утвердительно кивнула.

— А почему именно о нем могли подумать?

У матери Василия хватило подсознательной осторожности, чтобы не отвечать на этот вопрос. Следователь не настаивал.

— Хорошо, — сказал он. — Значит, так и запишем: билет разорвали вы, потому что боялись, что, если его найдут, подозрение в убийстве падет на вашего сына? Так?.. А почему именно его должны были заподозрить — на этот вопрос ответить отказались…