Подошла серьезно, как по делу. Сказала строго:

— Запишите мой адрес… Я все видела… Это убийство…

И сказала адрес, мельком взглянув на Анютку. И от этого взгляда Анютка поняла, что пропала.

Милиционер записал адрес, спросил:

— Еще кто?

— Меня запишите, — сказал дяденька в каракулевой шапочке пирожком. Шапочка такая смушковая и воротник такой же на синем пальто. — Запишите, — повторил дяденька и, нехорошо усмехнувшись, добавил: — Больно разъездились…

Инспектор тронул Анютку за плечо. Анютка сжалась: «В тюрьму?!»

— Водитель, отведите машину на резервную зону. Водитель, слышите?

— Шок у нее, — громко сказала гражданка в болгарской дубленке и пошла на ту сторону.

— Ничего, там вылечат и шок, — пообещал дяденька в смушковом пирожке и тоже пошел.

Какая-то женщина в пуховом платке хохотнула:

— Вылечат! Раньше лечить их надо! Старика-то небось уже не вылечат!

Анютка повернула ключик, машина дернулась — была на сцеплении. И то, что она была на сцеплении, вернуло Анютке сообразительность.

— Не поеду на резервную… Здесь мерьте!

— Уже промерили, — сказал инспектор, — ведите.

— Сами ведите, не поведу, — уперлась Анютка. Ей казалось, что машину нельзя трогать, что в этом ее спасение.

— Отъезжайте на резервную! — рассердился инспектор. — След промерен.

Анютка послушно отжала сцепление, завела мотор, отъехала, куда указано. Остановилась, вылезла.

— Граждане, продолжайте движение! Гражданка!

Толстая тетка в пуховом оренбургском платке возмутилась:

— А чего! Чего продолжать-то? Может, я тоже все видела, как она на него со всей скоростью…

— Так ты, тетка, запишись в свидетели, — подначил парень в поролоновом ватничке.

— И запишусь! Чего мне бояться!

— Запишись! Запишись, тетка, прояви свой гражданский долг.

— И проявлю! Пишите меня, товарищ милиционер! Пишите мой полный адрес! Надо им показать, как ездить!

Анютка просительно взглянула на парня в ватничке.

— Я бы с удовольствием, — осклабился парень, — но у меня нет адреса, красотка. Я бы скорее взял ваш телефончик, но, наверно, вас долгое время не будет дома…

Милиционер записал женщину в платке и вдруг обернулся к парню:

— Ваш документ…

Парень испуганно улыбнулся, стараясь держаться нахальнее:

— По-жа-луй-ста…

И полез за пазуху. Но милиционер не стал дожидаться документа:

— Проходите, гражданин, нечего зубы скалить, проходите… Парень осмелел:

— Я не могу быть свидетелем, я — заинтересованное лицо. С одной стороны, она мне нравится, а с другой стороны, она наехала на папашу с полным нарушением правил уличного движения. До свидания, крошка, тише едешь — дальше будешь.

И ушел.

— Что! — закричала ему вслед тетка в оренбургском платке. — Испугался? Испугался, тунеядец! Стиляга!

— Гражданка, — строго сказал милиционер, — успокойтесь, вас вызовут, продолжайте движение…

— А чего мне продолжать? Я всякому скажу, как было дело. Вы, товарищ милиционер, напрасно его отпустили! У него, наверно, у самого машина есть — папочка купил! А еще издевается, паразит, телефончик ему! Она, бедная, жизни не рада, а он — телефончик! Кобель!

Инспектор составляет протокол.

Анютка прислонилась к машине, руки на дверцу, лоб на руках.

Машина стояла одиноко, вокруг неслись другие машины — целенькие, свободные, не записанные в протокол.

Наконец милиционер предложил Анютке подписать бумагу. Она подписала не глядя. «Неужели отпустят?»

— Ваши права задерживаем. Следуйте к месту жительства… Вас вызовут… Очнитесь, гражданка!

Если автомобиль не хочет заводиться, а его к этому принуждают — он сопротивляется. Он начинает защищаться. Он отбрыкивается в пределах самообороны.

Но почему он не хочет заводиться? Что понуждает его к сопротивлению? Какая тайна дремлет в его холодной металлической душе?

Я сунул в него ручку, но ему не до меня. Он оттолкнул меня раз, оттолкнул два, три… Он выплевывал из себя холодную невкусную ручку. Потухшие фары его укоризненно стыдили меня.

Что-то ожидает нас за воротами — не иначе. Что-то неотвратимое, неприятное, может быть, даже роковое. Но что?

Мимо, нас с автомобилем ковылял на негнущейся ноге спиною к ветру Яков Михайлович Сфинкс. Он остановился.

— Сегодня ты обязательно попадешь в аварию.

Я взглянул в холодные фары. Они не выражали ничего, кроме укоризны. Но может быть, Сфинкс преувеличивает? Интересно проверить — оправдается ли его зловещее предсказание? Тем более он сам отрицает, что все предопределено. Тем более сегодня выходной. Тем более я ведь собирался ехать к одной знакомой…

Мне показалось, автомобиль изо всех сил старается предостеречь меня От несчастья. Он любил меня. Иначе нельзя было объяснить его поведение. Когда Сфинкс проковылял мимо, автомобиль поднатужился, содрогнулся, и я мгновенно почувствовал, как сноп искр влетел в кисть моей руки и вылетел из глаз.

Когда человеку предстоит сломать себе руку — он обязательно ее сломает.

Вероятно, искр было много и разлетелись они со сказочной скоростью и часть их догнала Сфинкса, который резко обернулся и закричал:

— Что ты наделал?!

— Яков Михайлович, — сказал я испуганно. — Я, кажется, совершил некрасивый антиобщественный поступок… Я сломал себе руку… Извините меня…

— Держи перелом! — закричал Сфинкс и подскочил ко мне, взмахнув черными крыльями.

— Замерзнет вода… Слейте воду из мотора, у меня заняты руки, — сказал я, послушно держа правую кисть.

Я заботился об автомобиле. Он вел себя как настоящий друг. Он спас меня от возможной аварии. Он сделал все что мог. Вместо того, чтобы платить за ремонт чужой машины, в которую мне предстояло вмазать, я автоматически поступал на государственное обеспечение, получив травму. В этом все-таки была разница. Автомобиль понимал, что лучше получать деньги сломанной рукой, чем отдавать их целой.

Есть время собирать камни и время прятать их за пазуху… Сфинкс, чертыхаясь, слил воду и потащил меня к себе — звонить по медицинским каналам.

— Мой ученик сломал себе руку! — кричал он в телефон.

Я сидел у него в коридоре на стульчике, и вокруг меня были книги. Они были на стенах, в шкафах, на полу, а иногда мне казалось, что и на потолке. Сфинкс звонил, разнося по свету новость, касающуюся лично меня. Он звонил, а я довольно остро чувствовал, что время держать рукой прошло и наступило время держать руку.

— К следующему разу, — проворчал Сфинкс, бросая трубку, — я пройду по самоучителю краткий курс патологической анатомии. Пошли! В конце концов, такие новости лучше сообщать явочным порядком.

И он был прав, потому что в травматологическом пункте, куда он меня приволок, я попал в компанию лиц, от которых узнал много нового для себя, не сказав ничего нового о себе. Я присел рядом с человеком, чья голова была забинтована, а глаза лучились знанием предмета.

— Правая? — спросил он. Я не скрывал.

— Да, — знающе сказал сосед, — везет людям. А у меня — только голова, да и то не сильно…

— Как же это вы?

Он прокашлялся, как перед докладом.

— Ну, приехал я с ездки. Трое суток в дороге. Ну, конечно, тяпнул. А дальше не помню. Дальше помню, только врач говорит — хорошо, что тяпнул, а иначе было б плохо. Болевые ощущения были бы гораздо больше, говорит. Вот и поймите — хорошо пить или плохо. Бывает такое время, когда пить аккурат хорошо.

Да, да… Время пить и время не пить…

— Но это если предвидеть, что случится, — заметил я.

— Вот и я говорю, — согласился собеседник, — что хорошо предвидеть все заранее! У вас травма редкая, замечательная травма! Что вы! Правая рука, да в таком месте! Минимум два месяца в гипсе будете!

Я посмотрел на свою правую руку и почувствовал прилив честолюбия.