Я часто заходила в эту комнату, она навевала на меня покой. Обычно я думала: «Прошлое за меня… против тети Шарлотты. Привидения чувствуют, что я отношусь к ним хорошо». Такие одолевали меня фантазии. А в то время я нуждалась в сочувствии.

Я любила приходить в эту комнату и трогать столбики кровати, вспоминая знаменитую речь в Тильбери, которую так часто цитировал отец: «Мне известно, что у меня тело слабой, безвольной женщины, но я обладаю сердцем и отвагой короля… и короля Англии тоже…» Я была убеждена, что пройду сквозь невзгоды так же уверенно, как она победила испанцев.

Дом, естественно, предлагал мне награду в ответ, я чувствовала, что он живой. Ночные шумы – внезапный, необъяснимый скрип половиц, дребезжание окна, стон ветра, шорох ветвей каштана, похожий на шепот, – стали привычными для меня.

Временами тетя Шарлотта уезжала покупать. Она ездила довольно далеко на распродажи в старых поместьях. Когда она возвращалась, мебели становилось еще больше. У тети Шарлотты в центре города был магазин, в нем она выставляла некоторые образцы, но большая часть мебели находилась в доме, поэтому к нам постоянно приходили покупатели. В магазине с утра до вечера работала мисс Беринджер, что давало тете Шарлотте возможность заниматься другими делами.

Около года я была, по словам тети Шарлотты, «крестом на шее», то есть бременем, но вдруг в один миг все изменилось. Однажды мое внимание привлек стол, который привел меня в такой восторг, что просто глядеть на него мне показалось мало, и я присела на корточки, чтобы рассмотреть на его ножках узор. В таком положении меня застала тетя Шарлотта. Она присела рядом со мной.

– Прекрасный образец, – хрипло сказала она.

– Он ведь французский? – спросила я.

У нее дернулись уголки губ – почти улыбка. Она кивнула.

– Подпись отсутствует, но я считаю, что это работа Рене Дюбуа. Сначала я решила, что мастер – его отец, но теперь мне кажется, что он сделан годом-двумя позже. Видишь, каким лаком покрыт дуб… зеленым с золотым! И обрати внимание на эти бронзовые украшения.

Я с благоговением коснулась стола.

– Похоже на конец восемнадцатого века, – осмелилась заметить я.

– Ничего подобного, – она резко покачала головой. – Пятьюдесятью годами раньше. Середина восемнадцатого века.

После этого наши взаимоотношения изменились. Теперь она стала иногда звать меня и спрашивать: «Смотри! Что ты об этом думаешь? Что ты замечаешь?» Сначала мне хотелось доказать ей, что я кое-что смыслю в ее драгоценной мебели, но потом мне стало интересно, и я начала понимать разницу между мебелью разных стран и распознавать стиль по присущим ему чертам.

Чем больше я интересовалась «Домом Королевы», тем больше я им восхищалась. Я научилась распознавать некоторые образцы мебели и относилась к ним, как к старым друзьям.

Однажды миссис Бакл, аккуратно вытирая ловкими руками пыль, спросила: «Ну что, мисс Анна, собираетесь вырасти в другую мисс Шарлотту Бретт?»

Меня это так потрясло, что мне захотелось убежать.

Однажды утром во время летних каникул, примерно через четыре года после того, как мои родители привезли меня в Англию, ко мне в комнату вошла Эллен и сообщила, что меня зовет тетя Шарлотта. У Эллен был испуганный вид, и я спросила ее, что случилось.

– Я ничего не знаю, мисс, – ответила Эллен, но я видела, что ей что-то известно.

Я отправилась в кабинет тети Шарлотты.

Там она и сидела, обложившись бумагами, превратив эту комнату в кабинет. В тот день письменным столом ей служил крепкий обеденный стол шестнадцатого века, английский, он принадлежал к стилю, который ценился не красотой, а принадлежностью к определенной эпохе. Сильно выпрямившись, она сидела на тяжелом резном дубовом стуле йоркширско-дербиширского стиля, он принадлежал к более поздней эпохе, чем стол, но был таким же крепким и устойчивым. Для пользования она выбирала находившуюся временно в доме крепкую мебель. Остальная мебель в комнате не соответствовала ни столу, ни стулу. На стене висел изысканный гобелен. Я поняла, что он принадлежит к фламандской школе и долго у нас не задержится. Вокруг громоздились предметы дубовой мебели из Германии, изящный французский комод восемнадцатого века и два образца, выполненные в традиции Буля. Я заметила в себе перемену. Несмотря на то, что мне очень хотелось узнать, чем вызвано подобное приглашение, я оценивала про себя содержимое комнаты, датировала его и определяла признаки каждого стиля.

– Сядь, – приказала тетя Шарлотта с еще более мрачным выражением лица, чем обычно. Я села, и она сообщила мне в присущей ей грубоватой манере: – Твоя мать умерла. От холеры.

Как похоже на нее: разбить мое будущее одной краткой фразой. Меня спасала лишь мечта о родителях, она держала меня на плаву, когда я сильно ощущала свое одиночество. И как спокойно она это произнесла. Умерла… от холеры.

Она бросила на меня испуганный взгляд, проявление эмоций выводило ее из себя.

– Иди к себе. Эллен принесет тебе горячего молока.

Горячее молоко! Неужели она считает, что меня утешит молоко?

– Не сомневаюсь, что твой отец напишет тебе, – сказала она. – Он все устроит.

В тот момент я ненавидела ее и была совсем не права, ведь она сообщила мне новость, как умела. К тому же она предложила мне горячего молока взамен моей любимой матери.

Отец написал мне. Он сообщил мне о нашем общем горе, но не стал задерживаться на этой теме. Смерть его возлюбленной жены и моей любимой матери вынуждает его изменить свою жизнь. Он был счастлив, что я нахожусь под присмотром его сестры, моей тети Шарлотты, на чью добродетель он рассчитывает. Вскоре он уедет из Индии. Он обратился с просьбой о переводе, а в военном ведомстве у него много друзей. Он получил много писем с выражением сочувствия, а так как в других частях мира разразились беспорядки, он предполагал, что в недалеком будущем он станет выполнять свой долг в другом месте.

У меня было чувство, что я запуталась в паутине, а дом хохочет надо мной. «Теперь ты наша! – казалось, злорадствовал он. – И не мечтай, потому что твоя тетя Шарлотта заполонила дом чужими призраками взамен тех, которых она нас лишила». Глупые мысли. Хорошо, что я не произносила их вслух. Лишь Эллен и миссис Бакл считали меня странным ребенком, даже миссис Мортон жалела меня. Я слышала, как она говорила мисс Беринджер, что людям нельзя иметь детей, если они не в" состоянии их воспитывать. Неестественно, когда отцы и матери живут по одну сторону света, а их дети находятся в руках тех, кто ничего в них не смыслит и уделяет больше внимания куску дерева, который ко всему прочему съеден жучком! Мне же пришлось смириться с фактом, что я никогда больше не увижу свою мать. Я вспоминала обрывки ее болтовни и идеализировала ее красоту. Она виделась мне в фигурах на греческой вазе, в резьбе комода, в золоченой статуе, поддерживающей зеркало семнадцатого века. Никогда не забуду ее, но надежда на прекрасную жизнь, которую она обещала мне, умерла, и теперь я была уверена, что гадкий утенок никогда не превратится в лебедя. Иногда в старых металлических или рябых зеркалах вместо своего желтоватого лица с густыми черными, как у нее волосами, я видела ее изображение. У нас были одинаковые глубоко-посаженные глаза, но на этом наше сходство кончалось, так как у меня были слишком худое лицо и чуть более заостренный нос. Как получается, что двое в общих чертах похожих людей выглядят совершенно разными? Мне не хватало ее живости, ее выразительности, но, когда она была жива, я могла представить себе, что стану такой, как она, теперь же нет.

– Ты ведь давно не видела ее, – успокаивала меня Эллен, пытаясь утешить меня горячим молоком.

А я думала: «Никогда. Никогда. Всегда буду помнить ее». Все старались быть добрыми со мной, даже тетя Шарлотта. Она решила меня утешить по-своему.

– Мне надо пойти посмотреть образец, и я возьму тебя с собой. В замок Кредитон.

– Они хотят что-то продать? – заикаясь, спросила я.

– А для чего еще мы туда едем? – воскликнула тетя Шарлотта.