вторично – Парджанья в Индре или наоборот, из самого древнеиндийского эпоса не определишь.

Наиболее точные сведения о начальном образе может дать, конечно, "Ригведа", в которой и изложена в основном ведийская мифология – та самая мифология, созданная переселенцами-индоариями и принесенная ими на Индостанский полуостров.

Конечно, мифология не могла появиться у переселенцев по дороге – об этом мы писали уже. Она была выношена и обрела свое лицо если не на самой прародине, то, по крайней мере, на вторичной родине, где-то в европейских краях. Как пишет энциклопедия "Мифы народов мира" в соответствующей статье, "сопоставление данных ведийской мифологии в их языковом выражении с фактами других индоевропейских традиций свидетельствует об исключительной архаичности исходных элементов ведийской мифологии". С этим надо согласиться. Но следует добавить – архаика Вед далека от подлинного "начала".

Что мы видим в гимнах "Ригведы" и других трех Вед? Ответ однозначен: жизнь и традиции конных пастухов-кочевников, то есть, индоевропейцев в стадии их подготовки к перемещениям на дальние расстояния и в стадии самих перемещений. Более ранние признаки практически не просматриваются, хотя на них есть определенные намеки – об этом мы писали в главе, посвященной Волосу-Вале.

Но уже на уровне Вед четко видны элементы земледельческих навыков. Предполагать, что они были приобретены в пути, наверное, не слишком серьезно. Но здесь мы вынуждены будем обратиться к иным богам, покровителям работников, то есть, к богам третьего уровня. Это не входит в нашу задачу. Мы не можем удаляться от богов-воинов.

Итак, что же мы получили, исследуя образ Индры? Исходного типажа нет. Образ пресекается на уровне молодого воинственного пастуха, охраняющего стада и сравнивающего свою первоначальную каменную "ваджру" с молнией небесного бога, отца-неба.

Что же касается параллелей в славянской мифологии и эпосе, их не счесть и заимствованиями не объяснить. Мы не будем на них останавливаться, так как это повлечет нас в иные сферы. Приведем один лишь пример. В легенде Индра для того, чтобы расправиться с демоном Вритрой, превращается в муравья и пробирается внутрь укрепления демона узким муравьиным лазом – результат соответствующий: демон посрамлен и побит.

То же самое мы видим в русской сказке "Хрустальная гора". Иван-царевич, пасущий коров, которых у него крадет Змей, дождавшись темноты, оборачивается муравьем и (подобно Индре) пробирается в логово врага и там расправляется с ним. В обоих случаях почти полное совпадение сюжетов и абсолютное соответствие основному мифу индоевропейцев. "Кто у кого позаимствовал?" – такой вопрос тут же задает читатель-исследователь, обладающий поверхностностью суждений. И сам себе отвечает:

"Разумеется, сюжет привнесен в русские сказки из индийских легенд, по крайней мере, получен через иранцев!" Каким образом могли русские сказители позаимствовать сюжет у индийцев и иранцев, такой "исследователь" объяснить не может толком. Что-то говорится о влиянии скифов на славян, об осетинах-аланах, якобы рассказывавших свои сказки славянам, и прочее, прочее, прочее…

Между тем отголоски основного мифа ясно просматриваются в тысячах русских сказок, сказаний былин, преданий. И все эти творения родились и существуют на той земле или рядом с той землей, откуда вышли индоарии, а не наоборот. Потому вполне естественно предположить, что было так, как только и могло быть: корни у эпических произведений одни, никто ни у кого не "перенимал", никто никому не "привносил", мы имеем дело с разветвлением одного сюжета, одного мифа, одного поверья. Иван-царевич и Индра – выходцы из одного гнезда. Если один из них и постарше другого, так совсем не намного. Ну а кто постарше, мы еще разберемся.

Хеттский громовержец Пирва, он же Перва, он же Пируа, обычно изображался конным, как и подобает индоевропейскому всаднику-переселенцу. Но вместе с тем, его имя и образ связаны с возвышенностью: скалой, горой, высоким деревом, обычно дубом. В отличие от большинства других хеттских божеств Перва, как Перун, Индра и Таран, длиннобород. По-видимому, это какая-то общая отличительная черта. А может, быть, и наглядная параллель с самим древним человеком, представлявшимся именно таковым – грозным, насупленным, волосатым, бородатым. Но зачастую Бог Грозы хеттов, Перва, изображался в виде каменной стельгили просто камня, который как бы его олицетворял. Здесь мы встречаемся с тем первичным значением, которое заключено в индоевропейском корне, – "бог скалы, камня".

В хеттском варианте основного мифа первоначальную победу одерживает Змей. И лишь потом, в результате ряда уловок и маневров, громовержцу удается вновь сразиться с противником, но уже в более выгодных условиях, и убить его. Подобные сюжеты мы без труда найдем в славянском фольклоре.

Один из хеттских текстов гласит: "Под небом вы (деревья) зеленеете. Лев спал с вами, леопард спал с вами, медведь же взбирался на вас. И отец мой, бог Грозы, зло отвел от вас. Быки под вами паслись, овцы под вами паслись". Так обращается хеттский царь к Трону – силе, противостоящей царю, которую он стремится изгнать, но беседует с ней. Здесь мы встречаемся с нашим "чудовищем" – с медведем-волосом. Медведь лезет на дерево – он зло. Громовержец это зло отводит. Прочие животные присутствуют в качестве иллюстрации бытия:

быки и овцы – оберегаемые, нужные; львы и леопарды (специфика Малой Азии, с которой хетты были связаны почти два тысячелетия) – не слишком вредные, безопасные. Особое место – дерево!

Громовержец – отец царя, царь-отец народа. Сплошные родственники по прямой линии.

Хеттское государство пало около 1200 г. до н. э. Причиной гибели его послужили все те же переселения на юго-восток индоевропейских племен, что в какой-то мере способствовало подобным процессам и на территории будущей Греции, о чем мы имели возможность говорить. Завоевание в деталях нам пока неизвестно. Да и было ли оно – завоевание? Скорее всего происходило нечто не совсем укладывающееся в наши привычные схемы. Останавливаться на этом моменте пока не будем. Скажем другое: хеттская мифология после 1200 г. до н. э. уже практически не развивалась, то есть, она в какой-то мере донесла до нас отголоски архаики без слишком толстого слоя поздних напластований. Поэтому так четко видна картина.

Для понимания первичного сюжета она нам дает достаточно много. Мы наблюдаем ситуацию, которая полностью отвечает основному мифу в его начальных стадиях, а также полностью укладывается в рамки дуалистических представлений и в бытующую в сознании древнего человека картину мира. Разумеется, "громовержец" в данном случае вовсе не отец-небо, не Верховник, безразличный к человеку, а герой, защитник человека.

Далее вкратце расскажем о балто-славянских богах-громовниках. Эти мифологические персонажи и у славян, и у балтов необычайно схожи. А если быть точным, то это один и тот же бог, раздвоившийся с разделением балто-славян, которые были две с половиной тысячи лет назад одним народом с одним языком.

Можно было бы предположить, что балтский злемент в сообществе более древен и исконен, так как мифологические образы сохранены лучше именно в балтской мифологии, и в частности, такой основополагающий образ, как Перкунас-Перун. Но это не так. Причина здесь совсем иная. Восточные славяне, русские, приняли христианство тысячелетие назад – в 1988 г. мы отмечали этот поистине грандиозный юбилей. В том же году более скромно, почти без церемоний и без сообщений в печати, отмечалось шестисотлетие крещения Литвы.

Разумеется, Литва фактически была знакома с христианством значительно ранее, так как Русь привнесла православие на ее земли еще в Х в., да и затем после обособления Литовского княжества, произошедшего в результате вторжения Батыевых полчищ и ослабления Руси, государственной религией в этом княжестве, как, впрочем, и государственным языком и государственной системой управления, были соответственно русское православие, русский язык и русская система. Но в отличие от католических миссионеров русские православные иерархи, да и сами власти, не внедряли веру огнем и мечом среди литовского населения.