В темноте Веронике было не стыдно и не страшно — хотя Максим лежал рядом с ней совершенно голый. Они прижимались друг к другу всем телом — от щек до ступней. Она чувствовала его всего — и тот незнакомый волшебный орган, который, как она знала, вырастает у мужчин от сильного притока крови. Как ей ни было любопытно, она бы ни за что не решилась дотронуться до него рукой. Но даже когда это чудо случайно прикасалось своей горячей и нежной кожицей к ее бедрам, ее бросало в нервную дрожь. Это было новое, удивительное ощущение, и они оба наслаждались им. Говорить они не могли. Ничего не волновало их сейчас, кроме любви — а о ней они говорить стеснялись. Конечно, если бы мог, Максим сказал бы Веронике, какая она изумительно красивая, худенькая и нежная, какие у нее милые маленькие грудки, редкостные по длине и стройности ноги… Но Максим еще не умел всего этого говорить — и только исступленно гладил и ласкал любимое тело. Иногда его руки пытались забежать в ложбинку между ногами, но Вероника всякий раз останавливала его и крепко сжимала колени.

— Не надо… Не надо… — как заведенная, повторяла она, и Максим не смел ее ослушаться.

Он и сам толком не знал, как все должно быть. В ванной он с ужасом смотрел на свой большой восставший член, сгорая от стыда и сознавая, что больше всего на свете ему хочется сейчас куда-нибудь это засунуть. Единственное, что он чувствовал, лежа рядом с голой, восхитительно горячей Вероникой, — это дикое возбуждение, от которого у него уже кружилась и болела голова, шумело в ушах и саднило в паху. Но он продолжал и продолжал заниматься этим сладким самоистязанием. Временами он забывался и пытался засунуть коленку Веронике между ног — иногда это ему даже удавалось. Но потом все снова возвращалось на круги своя. Даже когда он нежно и осторожно перебирал губами ее соски, когда, сам не понимая смысла своих действий, посасывал их, словно ребенок, Вероника не давала ему двинуться дальше определенной ею черты. В конце концов он почувствовал приближение финала и, порывисто вскочив, умчался в ванную. Он боялся, что это случится с ним на постели и он испачкает Веронике простыню. Но, когда он вернулся и лег рядом с разомлевшей Вероникой, все началось сначала…

Так они промучили друг друга до утра. Потом Максим, утомленный несколькими неполноценными оргазмами, все-таки уснул, а Вероника так и осталась лежать без сна. Она смутно чувствовала какую-то обиду и досаду — но не могла понять, чем она вызвана. Обвинять в своем состоянии Максима ей даже не приходило в голову. Наоборот, она думала про него с нежностью. Пока он спал, она легонько гладила его по волосам и думала: «Вот это и есть настоящее счастье…»

Когда совсем рассвело, в комнату забежал Том и своими шоколадными глазами подозрительно оглядел лежащих на диване Веронику и Максима. «Интересно, что он там себе подумал?» — мелькнуло у нее в голове.

— Ну что, гулять хочешь, чертик? — шепнула она Тому, и он, виляя хвостом, склонил голову набок.

Выскользнув из-под обнимающей руки Максима, Вероника стала одеваться. Почему-то колени у нее дрожали.

На улице было сыро и туманно. От холодного утреннего воздуха Вероника окончательно расхотела спать.

Вернувшись, она первым делом вытерла Тому лапы. Потом вымыла руки, сполоснула лицо и отправилась на кухню. Надо приготовить завтрак. Пусть Максим увидит, какая она хозяйственная. Руки у нее по-прежнему дрожали, ноги — тоже. Внизу живота — ныло. Голова страшно гудела — ведь она всю ночь не сомкнула глаз.

Стараясь не греметь, Вероника поставила на плиту сковородку, достала из холодильника молоко и яйца. Затем, борясь с дрожью в руках, взбила венчиком омлет. Вылила в разогретое масло. «А вдруг он подгорит? Или будет чересчур жидкий?» — с тревогой подумала она. Ей ужасно не хотелось представать в неловком свете перед Максимом. Но, кажется, все получилось как надо. Вероника хотела переставить готовый омлет на другую конфорку, как вдруг ручка сковородки вырвалась из ее ослабевшей за ночь руки и… сковородка с грохотом полетела на пол. Просто упасть ей показалось мало — она еще сделала круг почета по всей кухне, при этом старательно разбрасывая свое содержимое по полу. «Вот черт!» — выругалась про себя Вероника. Ей вдруг стало нестерпимо жаль себя, и, опустившись на корточки среди ошметков омлета, она горько заплакала. Может, сейчас из нее выходила нерастраченная за ночь энергия — но она рыдала все громче и громче.

Когда разбуженный сковородкой Максим вбежал на кухню, он был так поражен этой картиной что испуганно бросился к Веронике:

— Что с тобой? Ты поранилась?

Вероника замотала головой. Максим порывисто прижал ее к груди и помолчал. Это подействовало безотказно — вскоре Вероника успокоилась.

— Ты в порядке? — снова спросил он.

— Я просто идиотка, — совершенно серьезно ответила Вероника и тыльными сторонами ладоней стала вытирать слезы.

— Сейчас я уберу весь этот бардак, — сказал Максим и отправился в ванную за веником.

Через пятнадцать минут они сидели за кухонным столом и ели яичницу, которую Максим приготовил сам лично. Вероника выглядела уставшей и изможденной.

— Через четыре часа у меня поезд, — хмуро сказала она. — До Южного.

Максим молча кивнул, продолжая жевать, словно мысли его витали где-то далеко. Вероника встала и принялась разливать по чашкам кофе.

— Никуда ты не поедешь, — вдруг выпалил Максим.

— Почему это не поеду?

— А вот потому.

— Но у меня билет на ночной самолет, — сказала Вероника. — Я обещала родителям. — Она поставила чайник на плиту и вернулась за стол.

— Ну что случится, если ты поедешь в Москву на недельку попозже — вместе со мной? Никто ведь ничего не узнает. Зато мы сможем целую неделю жить тут вместе…

Вероника молча и печально покачала головой.

— Ты не хочешь? — спросил Максим, и Вероника разглядела в его лице беспомощное и трогательное выражение, которое бывает у маленьких детей, когда на их глазах ломается любимая игрушка.

— Хочу! — со всей горячностью, на какую была способна, сказала она. — Но с меня взяли слово, что я сразу же из Москвы пришлю телеграмму.

— Всего-то? — с облегчением вздохнул Максим.

— Но для того, чтобы вовремя отбить телеграмму, надо сначала полететь этим рейсом в Москву. Это тебе не всего-то.

— Спорим, что они получат телеграмму? А мы с тобой в это время будем здесь — во-он на том мягоньком диванчике…

— Это как это?

— А вот узнаешь!

Максим позвонил ей в восемь вечера.

— Меня не пускают, — коротко сказал он.

От огорчения Вероника даже не знала, что ему ответить. Она уже так настроилась — она пообещала себе, что сегодня это обязательно произойдет, что они больше не станут так мучить друг друга… И время безопасное — у нее только-только кончились «критические дни». Вероника вдруг осознала, что тоже этого хочет. И ей совершенно все равно, какие будут последствия…

— Эй, что ты там замолчала? — оторвал ее от тягостных мыслей Максим. — Я же не сказал тебе, что не приду. Просто я буду попозже. Убегу, как только все уснут.

Все — это были мама, старший брат и бабушка Максима. Отца у него не было — три года назад он умер от рака. Теперь, когда мать овдовела, она стала чрезмерно волноваться за своих детей и часто бывала чересчур строга и даже несправедлива. Максим разрывался между жалостью к матери и желанием поступать по-своему. В конце концов он выбрал компромисс: делать все по-своему, но так, чтобы она не знала. Он понял, что другого выхода у него просто нет.

— Значит, ты придешь ночью, а уйдешь рано утром, пока все еще спят?

— Наверное, так. Но это же лучше, чем совсем никак. А потом снова вернусь — сделаю вид, что пошел в библиотеку решать тесты по математике… Не грусти, Веруня. Смотри не засыпай — дожидайся меня.

Вероника чувствовала легкие угрызения совести. Чтобы остаться на несколько дней с Максимом, ей пришлось пойти на довольно серьезный обман. Днем они сходили на почту и позвонили его другу Илье, который уже год как учился в МГУ и ждал, что Максим приедет и присоединится к нему. Илья оставил Максиму связной московский телефон своего приятеля Антона, который жил рядом с общежитием и мог в любой момент сбегать за ним. Схема сработала отлично: Максим позвонил из междугородного автомата этому Антону, попросил сходить за Ильей. Потом перезвонил еще раз, и трубку в Москве взял уже Илья. Дальнейшее было делом пяти минут.