(Хорошо поставленный мужской голос)...
он Повелитель Леса, даже для... и дары людей Ленга... итак, из колодцев ночи в бездны космоса, и из бездн космоса в колодцы ночи, вечно вознесутся хвалы Великому Цтулху, Тсат-хогуа, и к Тому, Чье Имя Не Может Быть Названо. Вечны хвалы Им, и пожелание изобилия Черному Козерогу Лесов. Йа! Шаб-Ниггуратх! Козерог с Тысячным Потомством!
(Жужжащая имитация человеческой речи)
Йа! Шаб-Ниггуратх! Черный Козерог Лесов С Тысячным Потомством! (Человеческий голос)
Наступило время для Повелителя Лесов... семь и девять, вниз по ступеням из оникса... посвятить Ему, тому, кто из Бездны, Азатоту, Из Тех, Кому Ты учил нас поклоняться... на крыльях ночи за пределы космоса, за пределы т... Тому, кому Йюггот — младший сын, катящийся в одиночестве в черном эфире у края...
(Жужжащий звук)...
ходить среди людей и найти пути к тому, что знает Тот, кто из Бездны. Ньярлатхотепу, Могущественному Посланцу, ему все должно быть сказано. И Он примет внешность человека, восковую маску и одежды, которые скроют его, и спустится вниз из страны Семи Солнц, чтобы притвориться...
(Снова жужжащий звук)...
(Ньярл) атотеп, Великий Посланец, приносящий из пустоты чудесную радость Йюгготу, Отец Миллиона Избранных, Ищущий среди..
(Здесь речь прерывается — конец записи)
Вот, что я услышал, включив фонограф. Меня охватил настоящий страх, когда я нажал рукоятку и услышал скрип иголки по валику, так что я обрадовался, когда первые слабо различимые слова оказались произнесенными человеческим голосом — мягким, приятным, интеллигентным голосом, с бостонским акцентом, явно не принадлежащий уроженцу Вермонта. Прислушиваясь к записи, я обнаружил ее идентичной тщательно выполненному протоколу Эйкели. Этот сочный бостонский голос распевал:"...Йа! Шаб-Ниггуратх! Козерог с Тысячным Потомством!..." И тут я услышал другой голос. До сих пор меня охватывает дрожь, стоит лишь подумать, как меня поразили эти звуки, хоть я и был, казалось, подготовлен к ним письмами Эйкели. Те люди, которым я впоследствии описывал ту запись, ничего не находили в ней, кроме дешевого шарлатанства или признаков безумия; но если бы им довелось услышать этот отвратительный голос или прочесть все письма Эйкели (в особенности то — ужасное энциклопедически полное второе письмо), я уверен, что они резко изменили бы свое отношение. Мне очень жаль, что я подчинился требованию Эйкели и больше никому не дал прослушать записи — не менее жаль, что все письма его тоже пропали. Что же касается меня самого, то с учетом реального впечатления от звучания, да еще моих знаний о подоплеке всей истории и ее обстоятельств, голос этот был просто чудовищным. В исполнении этого адского обряда он звучал синхронно с человеческим голосом, но в моем воображении являлся отвратительным эхом, которое доносится через невообразимые бездны из дьявольских миров. Прошло более двух лет с тех пор, как я прослушал этот богохульный восковой цилиндрик, до сих пор у меня в ушах звучит это дрожащее жужжание, как будто я услышал его только что.
«Йа! Шаб-Ниггуратх! Черный Козерог Лесов с Тысячным Потомством!»
Но хоть и звучит этот голос неотрывно в моих ушах, я все-таки не моту еще достаточно точно подвергнуть его анализу для того, чтобы описать. Он был подобен гудению какого-то отвратительного гигантского насекомого, умышленно преобразованному в артикулированную речь какого-то чуждого существа, причем я был совершенно уверен, что органы, продуцирующие этот звук, ничем не похожи на вокальные органы человека, как, впрочем, и других млекопитающих. Были тут вариации в тембре, диапазоне и полутонах, полностью выводившие это явление за рамки человеческого, земного опыта. Первое появление этого звучания настолько поразило меня, что всю оставшуюся часть записи я слушал в состоянии некоей прострации. Когда же звучали более развернутые пассажи жужжащей речи, ощущение кощунственной бесконечности, поразившее меня при первых звуках, обострилось. Наконец, запись резко оборвалась в момент произнесения высказываний исключительно четким и ясным человеческим голосом с бостонским акцентом; но я по-прежнему сидел, тупо глядя перед собой, даже когда аппарат автоматически выключился.
Нечего и говорить, что я неоднократно прослушал эту ужасающую запись и предпринял отчаянные попытки анализа и комментирования, сравнивая свои соображения с записями Эйкели. Было бы нежелательно, да и бессмысленно излагать здесь все наши заключения; но замечу, что, по нашему убеждению, ключ лежал в некоторых наиболее отвратительных обрядах из первобытных тайных верований людей. Для нас было также ясно, что между скрывающимися созданиями «оттуда» и определенными представителями человеческого рода существовали древние и весьма прочные связи. Насколько разветвленными были эти связи и в какой степени их состояние в наши дни соотносилось с их состоянием в древности, мы не догадывались; в лучшем случае здесь было поле для неограниченных спекуляций. По всей видимости, между человеком и безымянной бесконечностью имелись чудовищные узы с незапамятных времен. Те кощунственные действа, которые происходили на Земле, скорее всего пришли с темной планеты Йюггот, на краю Солнечной системы; однако сама она представляла собой, вероятно, всего лишь излюбленный аванпост какой-то наводящей страх межзвездной расы, за пределами эйнштейновского пространственно-временного континуума или величайшего известного Космоса.
Между тем мы продолжали обсуждать черный камень и способы доставки его в Эркхем — Эйкели считал нецелесообразным мой приезд к нему, на место страшных исследований. По тем или иным причинам он также боялся доверить перевозку камня какой-либо из привычных транспортных магистралей. Его идея сводилась к тому, чтобы доставить камень через сельскую местность в Беллоуз-Фоллз, затем отправить его через Киин, Уинчендон и Фичбург, хотя это и потребовало бы от него поездки в порядке сопровождения по довольно пустынным, пролегающим среди холмов дорогам, часто пересекаемым лесами, что было куда менее удобным, чем поездка по главной магистрали на Бреттлборо. Он сообщил, что когда посылал мне запись фонографа, то заметил возле офиса человека, чьи действия и внешний вид не внушили ему доверия. Человек этот как-то слишком нарочито стремился разговориться с клерками и сел именно на тот поезд, которым была отправлена запись. Эйкели признался, что не был спокоен за судьбу посылки до тех пор, пока не получил от меня уведомления о ее благополучном прибытии.
Примерно в это же время — то есть во вторую неделю июля — затерялось еще одно мое письмо, о чем я узнал из тревожного сообщения Эйкели. После этого он попросил меня больше не писать ему в Тауншенд, а отсылать всю корреспонденцию на Главный почтамт в Бреттлборо, куда он будет часто наезжать в своей машине или поездом. Я почувствовал, что его тревога все время возрастает, ибо он очень подробно сообщал мне об усилившемся лае собак в безлунные ночи, а также о свежих отпечатках когтей, порой обнаруживаемых им по утрам на дороге и на своем заднем дворе. Как-то раз он рассказал о настоящем скопище отпечатков, выстроившихся в линию, напротив не менее густой линии собачьих следов, и прислал мне устрашающий фотоснимок в подтверждение своих слов. Это случилось как раз после той памятной ночи, когда собачий лай превзошел все мыслимые пределы.
В среду 18 июля, утром, я получил телеграмму из Беллоуз-Фоллз, в которой Эйкели сообщал, что он отправил черный камень поездом №5508, отправившимся из Беллоуз-Фоллз в 12:15, то есть в свое обычное время, и прибывающим в Бостон на Северный Вокзал в 4:12 пополудни. Он должен был, по моим расчетам, прибыть в Эркхем, по меньшей мере, к следующему полудню, так что почти все утро четверга я его ожидал. Но наступил и прошел полдень, а когда я позвонил в почтовый офис, мне сообщали, что никакого груза для меня не прибыло. Уже сильно встревожившись, я позвонил транспортному агенту в Бостон на Северный Вокзал; и без особого удивления узнал, что груз не прибыл и туда. Поезд №5508 прибыл вчера с 35-минутным опозданием, и никакой коробки для меня там не было. Агент обещал навести справки и все выяснить; я же послал в конце дня телеграмму Эйкели, в которой обрисовал сложившуюся ситуацию.