В приведенном пассаже излагалась доктрина теософов; а вот и другой, относящийся к былым отношениям Казота с иллюминатами.
«Я получил два письма от близких знакомых из числа бывших моих собратьев-мартинистов, таких же демагогов, как Брет, известнейшие, благороднейшие люди, но, увы, демон завладел ими. Они считают, будто это я навлек на Брега болезнь, тогда как в этом виновато его безумное увлечение магнетизмом; янсенисты, как и конвульсионеры, являют собою тот же случай; к ним ко всем точно приложима фраза: нет спасения вне церкви, и, я бы добавил, здравого смысла также нет.
Я уже предуведомлял вас, что во Франции нас таких было всего восемь человек; мы не знали друг друга в лицо, но непрестанно, подобно Моисею, обращали к небесам наши взоры и молитвы, прося благоприятного исхода битвы, в коей приняли участие даже стихии. Мы считаем, что грядет событие, записанное в Апокалипсисе: оно сулит великую эпоху. Но успокойтесь: я говорю не о конце света; от этого нас отделяют еще тысячи лет. И не время пока приказывать горам: „Обрушьтесь на нас!“ – пусть это будет, в ожидании лучших времен, призывом якобинцев, ибо вот где виновным несть числа».
В этом отрывке явственно просматривается система Казота, основанная на необходимости человеческого действия для установления связи небес с землей. Так, в своих письмах он часто сетует на недостаток мужества у короля Людовика XVI, который, по его мнению, слишком полагается на Провидение и мало – на себя самого. В подобных рекомендациях чувствуется даже больше протестантской назидательности, нежели чистого католицизма.
«Нужно, чтобы король пришел на помощь национальной гвардии; чтобы он показался народу, чтобы он твердо сказал: „Я так хочу, я приказываю!“ Ему дарована власть от Бога, ему все обязаны повиноваться, нынче же на него смотрят как на мокрую курицу; демократы осмеивают его, причиняя мне этим почти физические страдания.
Пусть он сядет на коня и внезапно, в сопровождении двух-трех десятков гвардейцев, явится перед мятежниками; всё склонится перед ним, все падут ниц. Самое главное уже сделано, друг мой: король смирился и предал себя Господней воле; судите сами, какое могущество это сулит ему, когда даже Ахав, погрязший в грехах Ахав, лишь на один миг и единым деянием угодивший Богу, одержал затем победу над врагами. У Ахава было дикое сердце и развращенная душа, мой же король обладает чистейшей душою, преданной Господу, а небесная, августейшая Елизавета наделена поистине божественной мудростью… Не опасайтесь ничего со стороны Лафайета, – у него, как и у его сообщников, связаны руки. Как и каббала, им исповедуемая, он обуян духами смятения и ужаса и не сможет избрать путь, ведущий к победе; самое лучшее для него – это попасть в руки недругов стараниями тех, кому он столь безраздельно доверяет. А мы по-прежнему станем возносить мольбы наши к Небу, по примеру того пророка, что взывал к Господу, пока сражался Израиль.
Человек должен действовать здесь, на земле, ибо она – место приложения его сил; и добро, и зло могут твориться лишь его волею. Поскольку почти все церкви ныне закрыты – либо по приказу властей, либо по невежеству, пусть дома наши станут нашими молельнями. Для нас настал решительный миг: либо Сатана продолжит царствовать на земле, как нынче, и это будет длиться до тех пор, пока не сыщется человек, восставший на него, как Давид на Голиафа; либо царство Иисуса Христа, столь благое для людей и столь уверенно предсказанное пророками, утвердится здесь навечно. Вот в какой переломный момент мы живем, друг мой; надеюсь, вы простите мой сбивчивый и неясный слог. Мы можем, за недостатком веры, любви и усердия, упустить удобный случай, но пока что у нас еще сохраняется шанс на победу. Не станем забывать, что Господь ничего не свершит без людей, ибо это они правят землею; в нашей воле установить здесь то царствие, которое Он заповедал нам. И мы не потерпим, чтобы враг, который без нашей помощи бессилен, продолжал, при нашем попустительстве, вершить зло!»
В общем, Казот почти не питает иллюзий по поводу победы своего дела; письма его изобилуют советами, которым, вероятно, полезно было бы следовать; однако видно, что и его самого одолевает отчаяние полного бессилия, заставляющее усомниться и в себе и в своей науке:
«Я доволен, что мое последнее письмо порадовало вас. Вы не посвященный – поздравьте же себя с этим. Вспомни те слова: „Et scientia eorum perdet eos“ [2]. Если уж я, кому Божией милостью удалось избежать западни, подвергаюсь опасностям, то судите сами, чем рискуют люди, в нее угодившие… Знание оккультных тайн – это бурный океан, где трудно достичь берегов».
Означает ли это, что Казот забросил обряды, вызывавшие, по его мнению, духов тьмы? Неизвестно; видно только, что он надеялся победить демонов их же оружием. В одном из писем он рассказывает о некоей пророчице Бруссоль, которая, подобно знаменитой Катрин Тео, добивалась сношений с мятежными духами к пользе якобинцев; он надеется, что и ему удалось, действуя по ее примеру, добиться некоторого успеха. Среди этих прислужниц официальной пропаганды он особенно выделяет маркизу Дюрфе, «предводительницу французских Медей, чей салон ломится от эмпириков и людей, жадно ухватившихся за оккультные науки…». В частности, Казот упрекает ее в том, что она «обратила и вовлекла во зло» министра Дюшатле.
Невозможно поверить, что эти письма, захваченные в Тюильри кровавым днем 10 августа, способствовали обвинению и казни старика, тешащегося безвредными мистическими грезами, если бы некоторые фразы не наводили на мысль о вполне реальных замыслах. Фукье-Тенвиль в своем обвинительном акте привел выражения, свидетельствующие о причастности Казота к так называемому заговору «рыцарей кинжала», раскрытому 10—12 августа; в другом, еще более недвусмысленном письме указывались способы организации бегства короля, находящегося, по возвращении из Варенна, под домашним арестом; намечался даже маршрут: Казот предлагал свой дом для временного приюта королевской семьи.
«Король проедет до долины Аи, там он окажется в двадцати восьми лье от Живе и в сорока – от Меца. Он, конечно, может остановиться в Аи, где для него самого, для свиты и гвардейцев сыщется не менее тридцати домов. Но я был бы рад, если бы он предпочел Пьерри, где также имеется два-три десятка домов; в одном из них стоит двадцать кроватей; у меня самого довольно места, чтобы принять на ночлег две сотни людей, поместить в конюшнях тридцать-сорок лошадей и разбить палатки в пределах крепостной стены. Но пусть кто-нибудь другой, более смышленый и менее заинтересованный, чем я, взвесит преимущества обеих возможностей и сделает верный выбор».
Почему так случилось, что политические пристрастия помешали оценить запечатленную в этом отрывке трогательную самоотверженность почти восьмидесятилетнего старика, почитающего себя слишком заинтересованным в том, чтобы предложить законному королю жизнь своей семьи, гостеприимство в своем доме, имение для поля битвы? Отчего подобный «заговор» не сочли одною из иллюзий, порожденных ослабевшим старческим умом?! Письмо, написанное Казотом своему тестю, господину Руаньяну, в ту пору секретарю Совета Мартиники, с призывом организовать сопротивление шести тысячам республиканцев, посланных на захват колонии, воскрешает память о доблестном мужестве, с которым он в молодости дал отпор англичанам: он перечисляет все необходимые меры обороны, пункты, требующие укрепления, провиант и боеприпасы, словом, все, что подсказывал ему былой опыт борьбы с морскими захватчиками. Вполне естественно, что подобное послание было сочтено преступным; прискорбно только, что его не сопоставили с другим документом, датированным тем же годом; документ этот ясно доказал бы, что планам несчастного старика следует придавать не больше значения, чем его снам.
«Мой сон в ночь с субботы на воскресенье в канун праздника Святого Иоанна
2
Им и знание их на погибель (лат.).