– Ну, як же? – вновь подала голос Анеля. – Горилочки пошукать, чи ни?

– Кофе, – трусливо сказал я. – И покрепче.

Притворяться Басовым можно только по телефону. При личных контактах надежда была только на мою некоторую популярность. В конце концов, физиономия моя на ТВ изрядно примелькалась.

Не знаю, для всех ли. Вот и повод проверить…

К счастью, моя известность простерлась и на сотрудников морга близ Лефортово. Открывая мне дверь, пожилая прозекторша засмущалась, как девочка. Затем на ее лице любопытство смешалось с тревогой.

– У нас будете снимать? – спросила она обеспокоенно. Я заверил, что не буду, черкнул автограф на предусмотрительно захваченной открытке, чем чрезвычайно расположил ее к себе. Я был уверен, что теперь могу рассчитывать на самое доброе к себе отношение. Вплоть до вскрытия без очереди. Хотя как раз с этим я бы не торопился. Можно и подождать, время терпит.

Узнав, что мне нужна всего лишь короткая справочка, любезная прозекторша тут же самолично залезла в журнал и показала мне необходимую запись. Через две минуты пред мои светлые очи предстал санитар Глеб, который как раз дежурил в прошлую ночь и сейчас заканчивал эту смену. Санитар Глеб, как видно, тоже меня узнал, но лишних вопросов не задавал и согласился уединиться со мной в одной из пустующих прозекторских и ответить на пару моих пустяковых вопросов.

Внешне длинноволосый субтильный Глеб походил на усталого и разочарованного во всем хиппи. Есть такие лица, на которых выражение вечной хмурости запечатлено почти с самого рождения. По крайней мере, с того момента, когда младенец понял, что мир вокруг жесток и вкусного молока не хватит надолго. Такие лица я встречал где угодно – в Люберцах, на набережных Владивостока и среди тусовки в Гринвич-Виллидж.

– А скажите, Глеб, – спросил его я. – Было ли в том случае нечто необычное?

– Да нет, – пожал неопределенно плечами санитар. – По виду типичный пример уличного нападения. Так бьют, когда не стараются ограбить. Немотивированная жестокость, понимаете?

Я понимающе кивнул.

– Так это была не автомобильная авария? – изобразил я удивление. Официальная версия давно протухла и требовались только еще детали.

– Нет, конечно, – уверенно ответил Глеб. – Характер повреждений не тот. Мы такие штуки еще на четвертом курсе, на судебной медицине прошли. Ошибиться никак невозможно.

– Хорошо, – согласился я. – А как выглядели родственники, которые, как вот тут написано, в 4.20 забрали тело?

Глеб помолчал, очевидно, отыскивая подходящее выражение.

– Такие шкафы без особых примет, – сообщил он мне наконец. И прибавил: – Только, я думаю, совсем это не родственники.

– А кто же? – Я продолжал играть удивление.

Санитар Глеб без колебаний ответил:

– Да фискалы. Я эту вкрадчивую манеру чекистов наших давно изучил. Всегда мягко стелят, да жестко спать. Патока с толченым стеклом.

Я снова кивнул. Пока все, сообщенное мне Глебом, прекрасно укладывалось в схему генерала Дроздова. Ясное дело, забрать труп должны были именно чекисты. Каким-то ведь образом попало тело Игоря Дроздова на стол в длинном темноватом зале на Лубянке.

– А почему не стали вскрывать? – спросил я.

– Родственники отказались, – ответил Глеб. – Из родственных чувств. Сказали, что и так все ясно, предъявили официальное разрешение на вынос тела и покойника унесли.

– Ну, а кем подписано было это разрешение? – Мне показалось, что я нащупал хоть какое-то приближение к самому главному.

Санитар Глеб тут же разрушил мои хитрые построения.

– Никем, – просто сообщил санитар Глеб. – Это такая стандартная форма с грифом и печатью. Подпись там не требуется. Иногда, правда, ее там ставят, для наглядности. Но это не тот случай. Наглядность тем шкафам не была нужна. Они сами по себе наглядность.

Я вздохнул. Дело начинало буксовать. Столько людей – и ни одного серьезного подозреваемого. Комиссар Мегрэ тебя бы явно не похвалил, Аркаша. Ладно, переживем. Примерно так или почти так было на съемках в Голландии. Голландцы вокруг относились к нам чрезвычайно предупредительно. Но из-за того, что целыми днями у них шел дождь, ничем реальным помочь не смогли.

– Ну, допустим, – сказал я Глебу, чувствуя себя в шкуре сыщика все более неуютно. – А кто были те, что принесли к вам тело?

Глеб немного оживился. Выяснилось, что они назвали себя случайными прохожими, но явно врали. Когда он, Глеб, вышел в коридор, то услышал, как эта троица общается между собой. Причем так, как это делают весьма знакомые люди, да и к тому же когда среди них есть начальник и подчиненные.

– Так это, выходит, тоже были фискалы? – поинтересовался я. – Одни фискалы передают тело другим. Немного непонятно, зато интересно. Хорошо соответствует ментальности Лубянки.

Санитар Глеб не переспросил меня, что такое ментальность, и это сразу прибавило у меня к нему симпатий. Бывает же так: десять минут поговоришь – и уже чувствуешь комфорт, словно знаком с человеком добрых десять лет. Несмотря на хмурость и внешность хиппи. Такие знакомцы у меня всегда были наперечет.

– Нет уж, как раз ЭТИ точно фискалами не были, – после некоторого раздумья произнес Глеб. – Манеры не те. У каждого из них не было лубянских привычек превращаться в человека-тень. Зато у каждого наглости хватало на пятерых. Больше всего они похожи на президентских соколов или на рэкетиров. Что, в принципе, одно и то же.

Я удивленно поднял брови. Такая жесткость в суждениях сегодня уже не очень в моде. Закон об оскорблении личности Президента был подписан и скоро должен был начать работать.

– Опишите, пожалуйста, этих гавриков, – попросил я.

– А хотите, я их лучше нарисую? – вдруг предложил мне Глеб.

Определенно человек был с сюрпризами. Кого только не встретишь в стенах районного морга. В том числе и санитаров.

– Глеб, а вы что, умеете? – от неожиданности не слишком вежливо поинтересовался я. – Я к тому, что вы вроде медик…

Нисколько не обижаясь, Глеб все с тем же сосредоточенно-хмурым выражением лица усталого хиппи вытащил из ящика стола планшет и карандаш. Я встал за его спиной и стал, затаив дыхание (правда, затаив!), смотреть, как из нескольких штрихов рождались живые лица – одно, другое, третье. Это были не шаржи, хотя и не обычные портреты. В каждом из трех лиц преобладала какая-то одна черта: у одного крепкий нос, у другого чуть оттопыренные уши, у третьего – крупные мясистые щеки. Такой скоростью и такой изобретательностью не смогли бы похвастать и многие мои знакомые профессиональные графики.

– Примерно они выглядели так, – произнес Глеб, закончив работу, и протянул, мне планшет.

– Глеб, да почему же вы сидите здесь, в морге? – спросил я совершенно искренне. – Вам медицину бросать надо и только рисовать…

– Пробовал уже, – покачал головой усталый хиппи. – Два месяца пытался подрабатывать в подземном переходе на Арбате. Прогорел.

– Отчего же? – удивился я.

– Народ обижался, – впервые за всю нашу беседу хмыкнул Глеб. – Ты, говорят, делаешь нас еще хуже, чем в жизни. Мы, говорят, свои рожи и так каждое утро в зеркале видим. Ты, мол, сделай нас красивыми…

Я не выдержал и тоже хмыкнул. Такие монологи насчет красоты у нас любит произносить Александр Яковлевич. Не все же так мрачно в жизни, Аркадий Николаевич. Есть ведь и позитивные стороны. Поменьше пессимизма, дорогой Аркадий Николаевич. В общем, сделайте наши рожи красивыми.

Я внимательно стал разглядывать портреты, сделанные по памяти санитаром и художником Глебом. Глядя на эти физиономии, ей-богу, трудно было стать оптимистом. Больше всего от них хотелось бежать куда подальше.

Погоди-ка бежать, Аркаша, сказал я сам себе. А ведь эта щекастая рожа тебе определенно кого-то напоминает. Минутку-минутку… Ну да, бильярдная в ЦПКиО, некогда имени Горького, а теперь безымянном. Этот щекастый года полтора назад классно умыл тебя на двадцать баксов. С кем же я тогда был в парке? С Анютой? С Надеждой? С Ириной? Уже не припомню. Зато помню, как захотелось пофорсить и на глазах у дамы выиграть хотя бы партию у маркера. Одну я тогда точно выиграл, а вот три проиграл. И нам не хватило на такси.