Его работа в сверкающем мире рекламы сводилась к созданию ловких рекламных трюков и участию в веселых презентациях и вечеринках, где он максимально старался использовать свое обаяние.

Господи, как же она была глупа! Что она в нем тогда нашла? Красивую внешность и приятную улыбку? И из-за этого потерять голову, как какая-нибудь школьница!

Девон… с Девоном все было иначе.

Они редко молчали, да и в эти минуты тишины чувствовали себя друг с другом легко и непринужденно. Девон смеялся и шутил, всегда был к ней внимателен и с пониманием относился к частой смене ее настроений. Он необидно подсмеивался над ней по поводу ее утренней хандры, неспособности приготовить далее самое простое блюдо. Он зажигал ее своим остроумием, пробуждая в ней собственное чувство юмора и приводя ее в хорошее настроение.

Девону нравилось, что она остра на язык, и он прощал ей даже порой вырывавшиеся у нее рискованные словечки, потому что для него это было проявлением ощущаемой ею свободы, знаком того, что в разговоре с ним она говорила, что хотела. Правда, сама она корила себя за это. Девона постоянно тянуло к Тори. Находясь с ней в одном помещении, Девон то и дело подходил к ней, чтобы быть рядом, дотронуться до нее. По ночам он не выпускал ее из своих объятий, будто боялся потерять.

Тори довольно скоро обнаружила, что Девон освобождался полностью от своей сдержанности и был не в состоянии что-либо скрыть от нее только тогда, когда они занимались любовью.

Но прошло гораздо больше времени, прежде чем Тори поняла, что и ее душа переживала раскрепощение, когда она находилась в его объятиях.

Это было больше чем страсть, больше чем желание. Их тела сплетались, а шепот становился мало похожим на человеческие голоса, когда, ища мучительной близости, они заглядывали в душу друг другу. Между ними не существовало никаких барьеров, никакого убежища, где один мог бы спрятаться от другого.

С каждой ночью такой близости все более откровенными становились их разговоры.

— Девон?

— Да, дорогая?

— Я люблю тебя.

— Я очень рад этому, моя ненаглядная. Я тоже люблю тебя.

— Знаешь, ведь ты был прав. Мы с тобой настоящие волшебники и способны творить чудеса.

— Тогда, может быть, ты хочешь еще немного колдовства?

— Ты просто неисправим.

— Скорее, ненасытен.

— Да, и это тоже.

— Но ты ведь любишь меня.

— Но я действительно люблю тебя, хотя не могу понять, за что.

— Не знаешь, за что меня любишь?

— Нет… Впрочем, знаю. За твои мудрые древние глаза.

— И только?

— И за сережку в ухе.

— Тори, что за глупости!

— Но она действительно просто прелестна.

— А как ты объяснишь нашим детям, что их отец носит в ухе серьгу?

— Я расскажу им, что в прошлой жизни он был шотландским цыганом.

— …Который истошно выл в полнолуние свои заклинания.

— Об этом я расскажу им, когда они подрастут.

— О Боже, что меня ждет!

— И еще я им расскажу, что их отец околдовал меня своими древними глазами и льстивыми речами. И, конечно, сережкой. Что умчал меня на самолете прямо в Бермудский треугольник. Что готовил мне завтрак, еще не зная, как меня зовут. Потом он наколдовал грозу и чудесным образом погасил свет, чтобы я могла погадать на картах.

— Нет, я этого не переживу…

— Что ты расстраиваешься? Я уверена, что им все это очень понравится.

— Что я действительно знаю, — это то, что они будут обожать свою мать. А отца поместят в сумасшедший дом.

— Только на время полнолуния, мой дорогой.

Девон ничего не ответил и вдруг крепко обнял ее.

— Знаешь ли ты, что впервые меня так назвала? — почти крикнул он.

— И мне очень нравится это слово, — прошептала Тори.

— Мне тоже. — Помолчав немного, Девон медленно сказал — Мы еще никогда об этом не говорили всерьез, и я знаю, что всему свое время, но мне важно узнать… Тори, ты хочешь иметь детей?

— Я? Да, да… хочу. Я всегда жалела, что у меня не было ни сестры, ни брата.

Он прижал ее к себе.

— Я тоже хочу, чтобы у нас были дети. Хотя я не очень себе представляю, какой из меня получится отец.

— Зато я знаю, какой. — Она лукаво посмотрела на него и перешла на серьезный тон — Ты будешь таким отцом, который всегда сможет решить любую проблему. Ты сможешь починить сломанную куклу или игрушечный самолет, перевязать разбитое колено, построить игрушечный домик. Будешь рассказывать перед сном сказки, терпеливо отвечать на разные «почему» и помогать готовить уроки. Ты будешь осушать детские слезы и успокаивать разбитые сердца…

Девон повернул к себе ее лицо и нежно поцеловал.

— Благодарю тебя, — прошептал он.

Она улыбнулась.

— За что же меня благодарить? Просто ты действительно такой человек, любимый мой. — Она сказала это с уверенностью, потому что и в самом деле уже хорошо его знала.

Те два человека, жившие в ней, — женщина и художник, — не всегда видели вещи одинаково. И лишь теперь Тори поняла, что любовь, настоящая любовь, которую она наконец встретила, вооружила ее внутренним зрением, и оно встало вровень с тем, что она называла художественной интуицией.

И поняв это, Тори почувствовала как последние сомнения покидают ее. Она теперь знала: напишет ли она потрет Девона прямо сейчас или же через десять лет — результат будет один и тот же.

Она ясно представила себе этот портрет — портрет мужчины с сильным и цельным характером, с рыжей шевелюрой и зелеными глазами. Мужчины, за добродушной веселостью которого скрывалась внутренняя силы и чья достойная уважения выдержка не смогла устоять только перед одним — пламенем ее любви.

Таким будет портрет человека, которого она полюбила.

И словно отвечая ее мыслям, Девон сказал неожиданно:

— Я всегда любил тебя, я знал, что встречу тебя.

Тори удивила такая категоричность, и она взглянула на него:

— В то самое утро нашей первой встречи, с самой первой минуты я понял, что должен здесь остаться. Позже я все время спрашивал себя, почему. И вспоминал, как ты смотрела на меня своими усталыми, но такими прекрасными, менявшими свой цвет удивительными глазами, в которых была такая незащищенность… И все это время во мне жила потребность помочь тебе и защитить. Мне суждено было стать частью твоей жизни с самого первого дня. Ты мне сразу же понравилась. Сначала твои цыганские глаза были такими серьезными, а когда ты засмеялась, они становились синими, а потом я впервые обнял тебя — и они приобрели фиолетовый оттенок и стали такими таинственными, как сейчас.

Тори внимательно слушала, оставаясь внешне спокойной и молчаливой, но на самом деле она была невыносимо взволнована той силой желания и любви, которые выдавал его голос и которые звучали в каждом его слове.

— Я был потрясен, когда увидел твои самые первые картины. В них было столько одиночества, столько суровой красоты. Именно тогда, глядя на эти картины, я понял, как тебе приходилось страдать. Мне захотелось найти человека, причинившего тебе эти страдания, я готов был разорвать его на куски голыми руками. — Девон судорожно глотнул воздух и добавил — Никогда еще я не чувствовал себя таким сильным, как в те минуты.

— Девон, дорогой…

— А после была та ночь, когда ты предсказала нашу судьбу и потом заснула в моих объятиях, и я почувствовал, что со мной что-то произошло. Ты заставляла меня смеяться, даже когда я испытывал такое сильное желание, что это причиняло мне боль. Ты улыбалась — и мое сердце переворачивалось, словно, — он тихо засмеялся, — у выбросившегося на берег кита.

Тори тоже не удержалась от смеха.

Девон нежно провел пальцем по ее смеющимся губам.

— Твоя улыбка сведет меня с ума. Кстати, ты знаешь, что у тебя улыбка Магды? Нежная, загадочная… как будто тебе известно что-то такое, чего не знает остальной мир.

Он тоже улыбнулся такой знакомой ей улыбкой, которой, однако, она никак не могла дать подходящего определения, — несколько скрытной и лукавой.