— Мистер Йорк…

— Не стоит извиняться, во всяком случае, что сказано — то сказано.

Тори сделала вид, что не заметила его иронии.

— Хорошо. Возможно, у вас действительно много свободного времени, но мне совершенно необходимо заняться делами: распаковать вещи, привести в порядок дом — и потом приняться за работу.

— Чем вы занимаетесь? — поинтересовался он.

— Я — художница, — после небольшой паузы ответила она скучным тоном.

Он пристально взглянул на нее.

— В самом деле? И что вы пишете?

Тори снова недовольно отметила про себя, уже во второй раз, пытливый взгляд его необычных глаз.

— Главным образом пейзажи и натюрморты. Догадавшись, Девон щелкнул пальцами:

— Ив большинстве этих ящиков — картины? Верно? — спросил он, взмахом руки обводя заваленную вещами комнату.

— Совершенно верно.

— О, да вы плодовитая художница.

Тори вскинулась:

— Я много работаю!

Но он уже снова переменил тему, загораясь новой идеей:

— Да ведь вам нужно помочь распаковаться!

— Нет-нет, — поспешно начала Тори, но он не дал ей договорить.

— Я могу собрать вашу кровать и расставить мебель, и потом никто лучше меня не умеет таскать ящики и вешать картины. Во дворе тоже много работы, а в подвале у вас протекает труба. У меня есть ключ от дома Филиппа — это недалеко отсюда, и я могу взять там инструменты и газонокосилку.

— Хватит!

Тори буквально задохнулась от внезапно охватившего ее панического ужаса. Она посмотрела на этого сумасшедшего, высокого, незнакомого ей человека и со страхом подумала, что он, пожалуй, собирается обосноваться здесь. Стараясь говорить спокойно, она все же решила его остановить:

— Видите ли, я очень ценю вашу помощь, но я привыкла сама о себе беспокоиться, и мне это нравится.

— Так было до моего появления у вас, — возразил он рассудительным тоном.

Тори боролась со своими чувствами.

— Но мне не нужна ваша помощь, — взяв себя в руки, отрезала она.

Ее слова огорчили его, но Тори не могла понять, было ли это огорчение искренним или притворным.

— Я хочу, чтобы вы позволили мне помочь вам, — произнес он печально. — Дело в том, что я сейчас совсем один, а кроме Филиппа и Анжелы, я никого в округе не знаю.

Тори чувствовала, что еще немного — и она уступит, но ничего не могла с собой поделать. И все из-за его улыбки, раздраженно подумала она, настоящей улыбки искусителя, в которой коварно соединились обаяние, неуверенность, озорство и вызов.

— Так я могу помочь? — с надеждой спросил Девон, заметив почти машинальный, безвольный жест ее руки.

Взглянув на него, она тихо, словно про себя, сказала:

— Ладно. А почему бы и нет?

— Потрясающе. Так это Виктория?

— Что? — Она опять не понимала, о чем он говорит.

— Ваше имя — сокращенное от Виктории?

— Совсем нет.

— Интересно.

— Знаете что? — Тори потерла виски. От всего этого у нее разболелась голова. — Не могли бы вы мне оказать любезность?

— Только попросите.

— Уходите, пожалуйста.

Девон оскорбленно замолчал. Вздохнув, Тори сказала:

— Я не могу сегодня разрешить вам здесь остаться. В другой раз, возможно, но не сейчас.

Он подумал и недоверчиво спросил:

— Значит ли это, что я могу вернуться сюда к обеду?

Тори просто онемела от такого нахальства, но, взяв себя в руки, строго сказала:

— Если только принесете обед с собой или сами его приготовите.

Девон удивленно поднял брови:

— Спасибо за любезное приглашение.

— Пожалуйста. Спасибо и вам — за завтрак. До свидания.

С обычной своей веселостью Девон быстро опустил рукава рубашки, накинул пиджак и вышел, попросив на прощанье не сердиться на него.

Оставшись одна, Тори долго сидела, держа в руке недопитую чашку кофе. Машинально сделав глоток, она чуть не подавилась из-за внезапно охватившего ее приступа смеха. Прокашлявшись и перестав смеяться, Тори поднялась с кресла и поставила чашку на стол. Она думала о том, что для нее было бы лучше не продолжать знакомства с Девоном Йорком. Тори могла бы привыкнуть к нему, а поскольку она уже дважды имела возможность убедиться в том, что за внешностью этого беззаботного весельчака скрывается острый, проницательный ум, привыкнуть к обществу Девона Йорка было бы для нее в самом деле очень опасно.

В одиннадцать утра у входа раздался звонок. Тори подумала, что это вернулся Девон, но она ошиблась. Открыв дверь, она увидела рассыльного, в руках у которого была огромная корзина красных роз на длинных-длинных стеблях, какие обычно дарят новобрачным. Такого количества цветов Тори никогда не приходилось видеть. Еще не придя в себя от изумления, она отнесла корзину в гостиную и поставила ее на низкий столик у французского балкона, выходившего во внутренний дворик-патио. При этом она заметила, во-первых, что цветы были сделаны из шелка, и что, во-вторых, в них была вложена записка.

Это была небольшая карточка, заполненная по-мужски твердым, почти геометрическим почерком, выдававшим руку умного и практичного человека. Когда-то Тори пришлось в творческих целях, да и из простого любопытства, познакомиться с графологией, она увлекалась ею и теперь и, прежде чем прочитать записку, по привычке обратила внимание на почерк.

С удивлением она подумала, что если бы не знала наверняка, кто написал записку, то никогда бы не предположила, что это почерк Девона Йорка. Потому что писал явно очень умный, высокообразованный, немногословный, практичный и последовательный в своих поступках мужчина. Каждая черточка здесь дышала уверенностью в себе, твердостью, гордостью, граничащей с высокомерием, пунктуальностью, непогрешимой логикой, математическим расчетом, абсолютным и полным самоконтролем.

В общем мало что напоминало ей в этой записке того обходительного незнакомца, который весело готовил для нее утром завтрак.

Тори нахмурилась и прочла записку. То были строки из Джона Донна^[1]:

Тори поставила карточку на полку камина и с минуту задумчиво смотрела на нее. Потом перевела взгляд на висевшее над камином зеркало.

В нем она увидела отражение женщины с длинными черными, отливающими в синеву, как вороново крыло, волосами, свободно падающими на плечи и обрамляющими покрытое золотистым загаром лицо, придавая ему очертания сердца. На нем слишком большими казались глаза, обычно серые, которые становились то зелеными, то синими, то фиолетовыми, то карими. Чуть вздернутый нос тоже был очень хорош, хотя и не нравился самой хозяйке. Необычность ее внешности придавали слегка выступавшие скулы, унаследованные — так же, как иссиня-черные волосы и склонность к самоуглублению — от далеких цыганских предков.

Тори знала, что как две капли воды походит на свою прапрабабушку по отцовской линии, которая была цыганкой. Она бережно хранила ее портрет, написанный маслом, потому что чувствовала особую внутреннюю близость к этой женщине. Тори еще предстояло распаковать портрет и повесить его на стену.

Она снова придирчиво посмотрела на свое отражение в зеркале. Как художница Тори не могла не знать, что красива от природы, но, как и всякая женщина, любила заниматься собой. Она подумала: как будет удивлен Девон, когда увидит ее снова. Жалкое, ноющее существо, каким она предстала перед ним утром, мало чем напоминало женщину, чье лицо отражалось сейчас в зеркале. Тори относилась к тем представительницам прекрасного пола, которые утром, встав с постели, выглядят отнюдь не лучшим образом. По утрам ее бледное, с безжизненным взглядом лицо никак не могло претендовать на особую привлекательность. Только после чашечки кофе и душа, походив немного по комнате, она начинала чувствовать себя по-человечески.