– Джулиет, дорогая моя, как это мило!

Катрин Картре работала в саду своего коттеджа, когда автомобиль, который Дебора наняла для Джулиет, подкатил к воротам и ее внучатая племянница вылезала из-за руля.

Катрин выпрямилась, натянув пониже широкополую соломенную шляпу на жесткие седые кудри. Это была маленькая круглая женщина, и по некоторым чертам ее можно было бы принять за сестру Софии, но в то же время они были совершенно разными. София была уравновешенна, а Катрин находилась в постоянном нервном возбуждении, София могла быть молчаливой и загадочной, а Катрин всю жизнь была болтливой. Те, кто знали их детьми, запомнили Катрин живой, хорошенькой, постоянно смеющейся девчушкой, не такой красивой, как София, но зато с более ярко выраженной индивидуальностью. Сейчас же она славилась своим чувством юмора и тем особенным злорадным удовольствием, которое она испытывала, когда произносила совершенно возмутительные вещи. Удивительно, но при всем этом Катрин никогда не выходила замуж. Вскоре после войны она уехала из Джерси в Англию, работала учительницей и провела всю жизнь, преподавая в школах в самых бедных районах Лондона.

Семья давно уже оставила все попытки понять, что ею двигало, и Катрин была сама себе законом. А потом, когда родственники решили, что она навсегда покинула Джерси, Катрин снова доказала, что они ошибаются. Когда год назад ей исполнилось шестьдесят, она ушла на пенсию, продала квартиру, в которой жила более тридцати лет, и вернулась на остров, на котором родилась. София предложила ей, чтобы она переехала в Ла Гранж – составить ей компанию, – она любила сестру, равно как и Дебору с Дэвидом, и ее привлекала мысль жить вместе с сестрой, особенно сейчас, когда у них была куча времени. Но Катрин отвергла предложение. Она объяснила, что слишком долго жила сама по себе и не сможет к кому-нибудь приспособиться, а поэтому купила себе очаровательный коттедж в самом центре острова. При всем своем нежелании жить с кем бы то ни было Катрин, однако, довольно часто виделась с родственниками. Она была одной из немногих, кто ладил с Вивьен, и частенько обедала с ней и Полем, по крайней мере раз в неделю, она была частым гостем и в Ла Гранже. Она пришла в восторг, увидев Джулиет, – она так настаивала на ее визите, и теперь спешила к воротам, чтобы поприветствовать ее, а заодно и предупредить:

– Лучше бы тебе не оставлять там машину. Дорога извилистая, довольно узкая. Я тебе открою ворота, и ты въедешь сюда, на площадку. А потом выпьем по чашке чая.

– Прошу прощения, но я не привыкла так ограничивать себя в пространстве, – извинялась Джулиет, ставя машину за авто Катрин на бетонированной стоянке.

Катрин повела ее в коттедж, походя сбросила шляпу на удобный мягкий кухонный стул и поставила на плиту чайник. Почти мгновенно кухню заполнил запах жженого сахара.

– Черт, – сказала Катрин, – я, наверное, опять что-то просыпала на эту горелку. Ну ладно, когда-нибудь это же прогорит?

Джулиет улыбнулась. В самом деле, Катрин не шла ни в какое сравнение с остальными родственниками. В Ла Гранже София нанимала экономку и еще женщину, ежедневно приходившую помогать по хозяйству, кроме того, садовника, а Вив, чей дом был маленьким и незатейливым, также имела прислугу, избавлявшую ее от обременительных домашних хлопот. Весь стиль их жизни укладывался в рамки нестеснительной роскоши, обеспеченной процветанием империи развлечений и отелей.

Построенных на один лад, невесело подумала Джулиет. Первое, что она сделала по приезде на Джерси, – осмотрела каждый из четырех отелей и получила должное впечатление от увиденного. Ванные в номерах-люкс были снабжены украшенными монограммами полотенцами и халатами, подогреваемой вешалкой для полотенец и специальными туалетными принадлежностями. Телевизоры в спальнях принимали, кроме обычных, любые спутниковые программы, в каждой комнате имелась консоль со стереоприемником, и все апартаменты без исключения имели хорошо укомплектованный мини-бар с холодильником. Но это было лишь началом той особенной заботы, которая обволакивала приезжих. С момента, как они переступали порог отеля, к ним относились как к почетным гостям. В любое время суток портье поднимали багаж в одном из огромных зеркальных лифтов, а регистраторы принимали заказы на утренние газеты, стирку или специальную диету. Спустя пять минут после прибытия постояльца в номер приносили чай (этот прием Бернар позаимствовал у гранд-отелей на Дальнем Востоке), а когда горничная стелила на ночь постели, она клала под подушку плитку шоколада или цветок.

Джулиет, привыкшая к более практичной жизни в преуспевающей, но не слишком богатой Австралии, посетив красиво обставленные номера, являвшиеся средоточием империи Лэнглуа, была поражена и очарована. Дэвид провел ее по покрытому ковром коридору, в котором к тому же на стенах висели акварели в рамках, – в комнату, где заседал совет директоров, там уже был накрыт стол в ее честь. Джулиет обратила внимание на почтительность, с которой относились к нему сотрудники, и подумала, что легко вообразить, что и к другим членам семьи подчиненные относятся с таким же уважением.

Возможно, подумала она, из-за того, что к ним относились как к членам королевской фамилии, – и даже София, отбывшая срок за убийство сына, вызывала у персонала такое же отношение, тем более что большинство сотрудников давным-давно забыли, что это когда-то произошло. Но Катрин была совсем другая. Персонал, возможно, на самом деле любил ее – и наверняка любил, – но то, как они к ней обращались, отражало дружелюбие самой Катрин. Она не принимала участие в церемониях, у нее не было на все это времени. И даже дело не в том, что она смущалась от всей этой роскоши и богатства, скорее, все это проходило мимо нее. Она не замечала всего этого и, безусловно, не обращалась как-то по-особенному с людьми, и из-за всего этого Джулиет с ней было легко, как ни с кем из других родственников, несмотря на то, что после недельного знакомства они ей очень понравились. Они явно принадлежали к аристократии острова. Катрин же, если особенно не заострять на этом внимания, была беззастенчиво обычной.

– Ну, что ты думаешь о Джерси? – спросила Катрин, ставя большие глиняные кружки на простой деревянный стол и опуская в каждую из них пакетик с чаем. – Ты таким ожидала его увидеть? О, убери, пожалуйста, мою шляпу и садись. Там, за дверью, есть вешалка, но мне всегда лень ею пользоваться.

Джулиет взяла шляпу и не без труда повесила ее на вешалку, поскольку на ней висел дождевик, кардиган и полихлорвиниловый фартук с картинками.

– По-моему, Джерси – прекрасен, – ответила она, возвращаясь на свой мягкий, украшенный резьбой стул, – но я просто потрясена, какой он маленький. С одной стороны на другую можно добраться за пару часов, а может, и меньше! Чтобы выбраться из предместий Сиднея, надо столько же времени!

– Может быть, дело в транспортном потоке, – предположила Катрин.

– Ну да, может. Но и в размере тоже. Вы когда-нибудь были в Австралии, тетя Катрин?

Катрин покачала головой.

– Нет, никогда. Всегда хотела, но так и не привелось.

– Вам надо было съездить. Папа с мамой были бы рады увидеть вас.

– Да. – Катрин повернулась с чайником в руках, и Джулиет вдруг заметила какое-то особенно бескомпромиссное выражение на ее подвижном лице. Оно настолько отличалось от ее обычной открытой, дружелюбной улыбки, что Джулиет почувствовала, как желудок ее нервно сжался в тугой узел. Пухлый рот Катрин сжался, глаза сузились. Это выражение так же быстро исчезло, как и появилось, но у Джулиет не оставалось никаких сомнений, что оно могло означать. А может, Катрин не любила ни Молли, ни Робина. Она никогда не приезжала в Австралию, потому что не хотела видеть их обоих.

Уже не в первый раз Джулиет подумала, а почему, собственно, ее родители уехали. Всю жизнь они давали ей неопределенные ответы на этот вопрос – им нравилось, что здесь много солнца, Робину не хотелось быть связанным с бизнесом, они мечтали о пространстве и свободе. Когда они обрушили на нее рассказ – подобный бомбе – о семейном скандале и вдобавок объяснили, что хотели обеспечить ей свободный от злых языков старт, она приняла это за чистую монету. Но сейчас, однако, ей подумалось, что была, видимо, и какая-то дополнительная причина. Наверное, были какие-нибудь проблемы между ее родителями и остальными членами семьи? Может, этим и объясняется то, что они почти не общались в течение стольких лет? А может, это была давняя родственная вражда, а может, все каким-то образом связано со смертью Луи?