Крошечная птичка низко пронеслась над головой со звуком трепещущих крыльев. Я видел, как в полете пульсировало ее горлышко, как блеснул черный глаз.

Зи снова отключился, и Лупе снова закрыла свои глаза. Гриф закружил над точкой за краем каменистой пустоши, отмеченной несколькими органными кактусами, силуэтами выделяющимися на фоне светлеющего неба. Быть сэмми имело и свою эстетическую сторону. Я обнаружил, что ценю пустынное, строгое. Это могло иметь отношение к тому, что подобный ландшафт предлагал сравнительно свободные секторы огня, но я тем не менее получал безмерное удовольствие от видов пустыни — они резонировали с моей собственной мрачностью намерений.

Чилдерс сказал, что нам надо отдохнуть с полчаса, но истек час, а он не возвращался. Мое возбуждение начало мелеть, поэтому я достал еще шприц и ощутил, как легкое сердцебиение погнало тепло по телу, выжигая сверхтекучие нервные клетки. Я следил, как переупорядочивается мир в карту стратегических точек и значений. Я слышал бормотание Зи, но слишком ликовал, чтобы прислушиваться. В конце концов я повернулся к нему. Его щеки запали и посерели. Темные полумесяцы под глазами, но сами глаза оставались живыми, черными озерами в пустыне плоти.

«Так вы теперь солдат», сказал он ломким голосом.

Это, похоже, не требовало отклика.

Фрэнки, который, кажется, реагировал на звук человеческой речи, на рысях прибежал оттуда, где что-то делал на верхушке скалы, и нацелил на Зи свои линзы.

«Вы будете прекрасным солдатом», сказал Зи. «Но чьим же солдатом вы будете?»

Лупе устала затащила себя в сидячее положение. Он взглянула на меня, потом отвела глаза. Она склонилась ближе к Зи и сказала: «Ночью, когда всадник наехал на Деннара — я думала, вы говорили, что ваш Отец не может нас видеть.»

Очень слабым шепотом он ответил: «Они волочат к смерти.»

Лупе склонилась ближе, словно желая поцеловать его. «Они независимы от ИИ… от вашего Отца?»

«Дай ему помереть», сказал я. Смерть есть нечто, что я начал уважать, когда она представляет — как это было с Деннаром — новые возможности для триумфа.

Скрипучий звук сорвался с губ Зи. Что-то вроде: «парень». Рот остался открытым. Как и глаза.

Лупе пощупала пульс у него под челюстью и отдернула руку. «Эдди», сказала она, а когда я промолчал, крикнула: «Эдди, черт побери! Ты там?»

«Что?», спросил я. Я подумал, что крик выводит меня на определенный военный уровень, что я ассоциирую крики с боевым режимом.

«Ты что-то должен сделать, мужик!», крикнула она. «Этот puto Чилдерс хочет взять нас за задницу. Ты должен помочь мне, Эдди.»

Ее повелительное наклонение тоже завело меня. Она, похоже, думает, что командует. «И что ты хочешь, чтобы я сделал?»

«Хрена я знаю!» Она отскочила от трупа Зи. «Всадники. Может, мы сможем найти всадников.»

Я ждал.

«Если они независимы от Монтесумы», сказала она, «может, мы сможем заставить их помочь нам.»

«Как?»

«Эта хрень, что ты колешь, превратила тебя в идиота? Придумай что-нибудь?»

Поблескивание в левом глазу Зи привлекло мое внимание. Пока я смотрел, оно превратилось в настоящий блеск. Лупе увидела его и попятилась еще дальше. Через несколько секунд крупинки блестящего песка начали сочиться из глаза вниз по щеке Зи, образуя рядом с ним небольшую кучки, размером с маленький муравейник.

Лупе перекрестилась.

Как только последняя песчинка выпала из глаза, поблескивающая кучка начала уплывать от скалы, поначалу медленно, но набирая скорость, пока не помчалась на юг маленькой серебряной змейкой и исчезла. В течении почти всего процесса я не шевельнулся. Никакая куча песка не может испугать сэмми — я намеревался лицом к лицу встретить представляющую ею опасность. Но прямо перед тем, как серебряная змейка набрала скорость, я, действуя импульсивно, рубанул ребром левой ладони, оттяпав ей хвост. Мне хотелось верить, что немного моей личности, принадлежавшей Эдди По, пробилось до сердцевины ситуации и заставила меня так поступить, но в действительности, я думаю, это было деяние мачо-сэмми, оказавшееся блестяще идиотским. Песчинки нежно прилипли к ладони, одев ее тонкой пленкой, а потом застыли неподвижно.

«Стряхни их!», сказала мне Лупе, глядя на песок, охвативший мою ладонь.

Я не был склонен повиноваться ей.

«Идиот!..» Она скорчилась рядом со мной, и с помощью лезвия перочинного ножа, который достала из кармана на бедре, она осторожно отслоила пленку, и перенесла ее на платочек из такого же красного шелковистого материала, что и ее красная блузка. Потом завязала платочек узлом и вручила мне. «Держи!», сказала она.

«Зачем?», спросил я.

«Эдди.» Она уткнулась в меня лицом. «Если твоя бледная задница гринго еще в состоянии слышать, то слушай, что я скажу, окей? Здесь в платочке около миллиона маленьких машин. Я не знаю, какого черта они не расплылись по всему тебе. Может, потому что вышли из Зи, может, они просто знают тебя. Но если ты швырнешь их на Чилдерса, они, наверное, сжуют его на фиг. А теперь держи проклятый платочек!»

Я взял его и сунул в карман рубашки.

«Ты ничего не хочешь сказать?» Лупе двумя пальцами ткнула мне в грудь. «Ты просто будешь тут сидеть?»

Я не ответил, занятый исследованием потенциала ситуации. Идея выйти на Чилдерса с карманным узелком, содержащим грамм машинной пыли, не показалась мне особенно мудрой.

Лупе попыталась дать мне пощечину, но я перехватил ее запястье и стиснул так, что она вскрикнула. Я отпустил, и она отшатнулась на безопасную дистанцию. Слеза показалась в уголке ее глаза, сверкнула ожившим кристаллом и сползла по щеке.

«Пожалуйста, Эдди! Пожалуйста, выслушай меня.»

Ее плачущий тон не тронул меня, но потом она снова разозлилась, и хотя ее голос еще сохранял оттенок слабости, я согласился ее выслушать.

«Черт тебя побери!», крикнула она. «Мы должны убить этого сукиного сына, Эдди! И ты должен мне помочь!» Она опустилась на колени, потирая болевшее запястье. «Ты хочешь, чтобы я сказала, что люблю тебя? Это тебе сделать? Да мне плевать на все, мне это на хрен не надо! Но это правда — я люблю тебя! Слышишь, мужик? Я тебя люблю, сволочь, окей?»

Под слоями фальши, окутывавшей душу Лупе, оказалось нечто, чего я прежде не видел, некая осязаемая сила, ставшая видимой — как казалось после ее признания в любви. Была ли это любовь? Я не знаю. Это могла быть очередной игрой Лупе, деянием ее фундаментальной фальшивости. Но чем бы это ни было, эмоция проявилась очень сильно, и ее сила вместе с гневом Лупе не только впечатлила сэмми, она заговорила с меркнущими останками Эдди По, и соединила эти две части меня единством цели. Казалось, Лупе изменилась, достигнув могущества эмблемы, иконы, той причины, чтобы каждому солдату пожертвовать собой. Глаза ее приобрели бездонность медиума, как у черной материи всадников. Щеки напряглись, красные губы раздвинулись. Все ее слабости и лживая субстанция, казалось, растворились, исчезли, как снятая кожа, открыв под собой новое создание. И я почувствовал к ней то, как инфантильная любовь Эдди По и химически вылепленная, развращенная самурайская честь сэмми соединились между собой, чтобы образовать страсть, исполненную сознанием долга. Если бы Зи был рядом, я бы ответил ему, чьим солдатом я стал ныне.

Пока мы переходили из дня в вечер, настроение Чилдерса оставалось жизнерадостным — смерть Зи оказалась для него событием типа «ну, ладно» — и он рассказывал нам истории про Гватемалу. Как его взвод, соединившись с большим отрядом про правительственных войск, взял штурмом деревню повстанцев, убив там всех. После победы она нашли громадный жбан домашнего пива — как морские пехотинцы перессорились с гватемальцами из-за обладания пивом и в конечном счете тоже всех поубивали. Он рассказывал, как сэмми видят души мертвых, что возносятся с поля боя, и как он сам видел страшные антропоморфные создания в джунглях, невидимые обычному глазу. Они были стройными, очень быстрыми, их кожа напоминала кожу хамелеона и позволяла сливаться с фоном древесной коры и листьев. Солдаты его взвода убили одного, но не смогли сохранить. Насекомые съели все, кроме костей. Чилдерс сохранил кусочек кости, и когда этот кусочек проанализировали, оказалось, это останки человеческого ребенка.