Из болтовни Сюзанны с Рузвельтами я понял, что они воспринимают Фрэнка Белларозу совсем иначе, чем я. У меня вызывало беспокойство то, что Фрэнк Беллароза — преступник, убийца, рэкетир, вымогатель и так далее. Но Сюзанна, Салли и даже Джим смотрели на вещи шире, их больше интересовала его черная сверкающая машина, его лаковые белые туфли, а также его величайшее преступление, заключавшееся в покупке «Альгамбры». Вероятно, значение имело и то, что Сюзанна в присутствии таких людей, как Салли Грейс, ведет себя совсем иначе.

Кроме того, меня поразил сам факт того, что эти трое увидели в мистере Белларозе некий предмет для развлечений. Они говорили о нем, словно он был гориллой в клетке, а они зрителями. Я почти завидовал их отстраненности, их полной уверенности в том, что они не участвуют в круговороте жизни, а только взяли билеты на лучшие места, чтобы посмотреть на жизнь со стороны. Это высокомерие было воспитано у Сюзанны и Салли с самого детства, а у Джима просто было в крови. Вероятно, я тоже способен на такое чувство. Но я родом совсем из другой семьи, у нас все работали, а высокомерным можно быть лишь тогда, когда тебе не надо зарабатывать на жизнь.

Внимая словам Сюзанны, я хотел напомнить ей, что ни она, ни я вовсе не являемся зрителями; нет, мы сами участвуем в представлении, мы находимся внутри клетки вместе с гориллой, и все ужасы и страхи совершенно реальны, мы можем испытать их в любую минуту.

По моему предложению тему разговора наконец сменили и перешли к обсуждению предстоящего сезона катания на яхтах. Рузвельты пробыли у нас до восьми часов, затем распрощались.

Я высказал Сюзанне свое мнение:

— Не вижу ничего забавного или интересного в этом мистере Белларозе.

— Тебе не следует смотреть на вещи так узко, — обронила Сюзанна и налила себе в бокал еще портвейна.

— Он же преступник, — стоял я на своем.

Она тоже не собиралась сдаваться.

— Если у вас, господин советник юстиции, есть доказательства этого, то почему бы вам не позвонить в полицию?

Она напомнила мне о подоплеке этого дела: если общество не в состоянии избавиться от Фрэнка Белларозы, как прикажете сделать это мне? Законы беспомощны, об этом говорят все, включая Сюзанну и Лестера Ремсена. Но я не уверен в этом до конца. Поэтому я сказал Сюзанне:

— Ты же прекрасно знаешь, о ком идет речь. Беллароза — это признанный главарь мафии.

Она допила свой портвейн, выдохнула и призналась:

— Знаешь, Джон, я чертовски устала, был такой длинный день.

День и в самом деле тянулся очень долго, я сам чувствовал, насколько я физически и морально измотан. Тем не менее я язвительно заметил:

— Да, игры на сеновале отнимают уйму сил.

— Заткнись. — Она встала и пошла к дому.

— Так мы выиграли у Рузвельтов или нет? — поинтересовался я. — Мне положен мой сексуальный каприз?

Она замешкалась на пороге дома.

— Безусловно. Но только выбор у тебя невелик. Я, например, пойду сейчас отдыхать.

Раз так, ладно.

Она открыла дверь, которая вела в кабинет.

— Кстати, ты не забыл, что на девять часов мы приглашены к Депоу? Будет что-то вроде пасхального ужина. Будь готов к этому времени. — С этими словами она скрылась в доме.

Я налил себе еще бокал портвейна. Не припоминаю, что мы были куда-то приглашены. Не припоминаю и не собираюсь припоминать. Мне вдруг пришло в голову, что люди, которые находят Фрэнка Белларозу приятным мужчиной, «дикарем, но очень милым», «интригующим» и так далее, которые могут целый час болтать о нем не переставая, те же самые люди видят во мне лишь обычного мужчину, довольно скучного для них и легко предсказуемого в своих поступках. Если вспомнить об играх на сеновале, состоявшихся сегодня в первой половине дня, то, пожалуй, есть основания подозревать, что Сюзанну потянуло на приключения.

Я встал, взял со стола бутылку портвейна и шагнул из сада в темноту. Я шагал до тех пор, пока не уткнулся в кустарник. Это был наш садовый лабиринт. Ноги сами понесли меня по его узким тропинкам. Вскоре я понял, что окончательно заблудился. Тогда я растянулся на траве, допил из горлышка все, что оставалось в бутылке, и заснул прямо под звездным небом. К черту этих Депоу.

Птичье пение раздавалось прямо у меня под носом, но когда я открыл глаза, то не увидел ровным счетом ничего. В панике я вскочил на ноги. Теперь я понял, что стою в облаке тумана, окутавшем все вокруг. Когда я увидел это облако, мне показалось, что я уже умер и попал на небеса. На дне бутылки оказался глоток портвейна, его было достаточно, чтобы подсказать мне, что я еще жив, хотя и нахожусь в безобразном состоянии. Постепенно я припомнил, где я и как сюда попал. Воспоминания были не из приятных, поэтому я тотчас постарался о них забыть.

У меня над головой уже заиграли первые лучи занимающегося дня. Голова раскалывалась, я чертовски замерз, все тело страшно ныло. Я протер глаза и зевнул. Наступило пасхальное воскресенье, и Джон Саттер воистину воскрес.

Видимо, ночью подушкой мне служила бутылка из-под портвейна. Убедившись, что теперь она окончательно опустела, я с горьким чувством вздохнул и выбросил ее.

Я отряхнул свой спортивный костюм и застегнул до горла молнию на куртке. Людям средних лет не рекомендуется спать всю ночь на холодной земле, особенно если они перед этим изрядно наклюкались. Это вредно для здоровья и для репутации. «О Боже… моя шея!»

Я покашлял, почихал и проделал все остальные утренние процедуры. Судя по всему, организм функционировал успешно, чего нельзя сказать о моем мозге, который до сих пор был не в состоянии охватить пониманием все, что я успел натворить вчера.

Я сделал несколько шагов на ощупь, понял, что способен двигаться, и устремился к выходу, по пути цепляясь за ветки разросшегося кустарника. Я пытался определить верный путь по отпечаткам моих туфель и по обломанным вчера веткам, но вскоре выяснилось, что следопыт из меня никакой. Я потерялся. Вернее, потерялся я еще вчера — теперь меня можно было считать пропавшим без вести.

По мере того как рассветало, все легче было различить восток и запад. Помня, что выход из лабиринта на восточной стороне, я двинулся вперед, стараясь держаться этого направления, но вновь и вновь оказывался в тупике. Талантливый создатель этого лабиринта несомненно обладал садистскими наклонностями.

Через полчаса непрерывной беготни я выбрался наконец на поляну и увидел солнце, встающее над бельведером.

Я сел на скамейку у входа в лабиринт и попытался собраться с мыслями. Выходило, что вчера я не только нагрубил Сюзанне, но и пропустил светский ужин. Сегодня утром не попал на пасхальную службу, а Сюзанна и Алларды, наверное, начали уже волноваться, куда я пропал. Вернее так: Сюзанна и Этель просто волновались, а Джордж не на шутку переживал.

Интересно, пошла ли Сюзанна в гости к Депоу с извинениями насчет отсутствия мужа или начала звонить в полицию и просидела всю ночь на телефоне? Меня в первую очередь интересовало, конечно, то, переживал ли кто-нибудь за меня или нет. Погруженный в эти мысли, я вдруг отчетливо услышал глухой топот копыт по влажной земле. Я попытался разглядеть лошадь и всадника, но солнце слепило глаза, и я ничего не мог увидеть. Тогда я встал и бросился вперед.

Сюзанна остановила Занзибар футах в двадцати от меня. Ни Сюзанна, ни я не промолвили ни слова, но глупая лошадь вдруг начала ржать. Ее ржание показалось мне весьма презрительным и, как это ни странно, вывело меня из себя.

Видимо, мне следовало ощущать вину и угрызения совести перед Сюзанной, но ничего подобного я не чувствовал.

— Ты ищешь меня или просто выехала прогуляться? — спросил я.

Наверное, в голосе у меня было что-то такое, что заставило ее воздержаться от язвительного ответа. Она просто сказала:

— Я искала тебя.

— Ну, теперь, когда ты меня нашла, можешь ехать дальше. Мне хочется побыть одному.

— Хорошо, — ответила она и начала разворачивать Занзибар. — Ты собираешься поехать с нами на одиннадцатичасовую службу?