Хозяйский глаз разом приметил непорядки на базу: стенка синего камня разваливается, догнивает крышка колодезя, топор с вечера остался торчать в окровавленной дровосеке с прилипшими перьями, лезвие за ночь схватилось ржавью. Казак не стал булгачить своих - в степь ехать нельзя, но тут же задумался. Он перед богом в ответе за семью, обязан пропитать и довести до ума каждого. Все принадлежало ему, и каждое веление его исполнялось неукоснительно. Выше отца стояли только отец небесный и государь. Поправить стенку, выхолостить - в ы л е г ч и т ь кабанчика, сплетничать новую крышку на колодезь, бабам домолачивать подсолнухи - наметил дневные работы Федор и засмотрелся на крупное лицо дочери с женственно открытыми губами - этим мясоедом и замуж можно. Из хаты вышла Настя, натягивая косынку на брови и подбородок. Она уже подоила коров, выгнала их в "табун", процедила молоко и топила печь.

- Ходишь, а тут Маруську отдавать надо, - хрипловато, спросонок буркнул Федор.

- Сваты? - испугалась Настя.

- Пошутковал, - Федор довольно показал прокуренные зубы.

- Вот дымоглот проклятый, аж в нутре все оторвалось!

- Придут и сваты - теперь жди.

- Рано ей, шестнадцатый годок с вербной недели.

- А ты, что ли, старше была? Сама, как сатана, лезла. Не ты бы, так я как человек женился бы!

- И чего это дите видало хорошего? - заголосила Настя. - С малых лет в прислугах, нехай хоть теперь покохается за маменькиной спиной!

Федор залез под тулуп, закурил. Слова Насти задели за живое - верно гутарит баба. Но теперь-то все слава богу. И откладывать нечего. Слез с сеновала, пошел в хату к тестю, чтобы посоветоваться с ним насчет дочери. Дело это обычное и нужное, как покупка коня или меновая торговля в селах.

Дед Иван сидел близ жерла печи, грелся и делал сразу три дела: ел блины, кипятил чай и обжигал вишневую трубку трапезундским табаком. На лавке в бешеной игре прыгали и извивались котята. На них настороженно смотрел теленок, пустивший струйку на глиняный пол. Новая трубка предназначалась зятю. Федор взял ее, затянулся, закашлялся и сообщил тестю решение выдавать дочь этой зимой.

Старик огорчился, стал выговаривать Федору разные обиды, ибо давно был в том возрасте, когда дела и мысли молодых кажутся дурными и ненужными. Но светлые глаза Ивана уже блестели, словно выпил он ковш чихиря, - погулять на свадьбе, послушать старинных песенников, встретиться со стариками своей присяги, потолковать о былом. В конце концов замысел Федора он одобрил и раздобрился до того, что решил подарить внучке три семьи пчел, а на свадьбу дать бочонок меда. Тут же казаки договорились, что дед подумает о казачьих родах, с которыми не зазорно скрестить свою чистейшую кровь.

В шалаше, в туманном от слив саду, под дождичек, Иван перебирает в памяти полковых товарищей. От старых удальцов искал отпрысков. Не с мужитвой же родниться, спаси бог! Сами люди известные, из десятка не выкинешь. Род их из Франции. Дети и внуки Ивана украшают дальние и ближние станицы. Дочь Настя и плясать, и работать мастерица, а придет час - и на коне с винтовкой поскачет. Синенкины тоже не побираются, меньше двух пар не запрягают в плуг, чаи-сахары в доме водят, свое место на сходке имеют.

Но мало от старых воинов достойных потомков. Тот хил, тот под монополией с утра пьяный валяется, а тот отступил от веры. Правда, с верой и у Федора неладно. Синенкины лютые старообрядцы, крестились двумя перстами, бород не брили, с православными рядом по нужде не сядут. Федор же самовольно женился на православной Насте по любви, не считая, что дед Насти был католиком проклятым. Родня отреклась от Федора на семь лет и семь дней - срок этот давно кончился. Людям праздник, а в доме Синенкиных война: Федор ходил в свою церковь, Настя в свою, хотя детей крестили по-старообрядски. В пылу гнева Федор называл жену никонианской сучкой и, почитая православных за людей тоже, в глубине души отводил им второе место: ведь молятся без пояса, который нужно опускать при молитве ниже пупка. Поэтому он не неволил тестя искать жениха среди единоверцев - можно и в православных, чем дед не преминул воспользоваться, ибо для него старообрядцы второй сорт, хотя, конечно же, выше мужиков или татар.

Довелось Ивану немало пожечь пороху и выпить окаянной воды солдатского спирта - с Парфеном Старицким. Правнука его дед недавно видел на своем загоне. А тут к Синенкиным, будто учуяли, зашли станичные свахи Маланья Золотиха и Устя Глотова. Пошептались с Настей. Проведали деда. Между делом похвалили Есаулова парня - и кровь добрая, и стати не занимать, и родичи похоронены рядом с генералом, и Есаулиха казачка червонная. Иван для виду поупирался, похулил нынешнее племя. Свахи, угождая старому, признали: да, Глеб суетлив, помидорник, коров после матери додаивает. Тут же кинули козыри: волосом темный, живот стянут, как у царской фрейлины, матерного слова от него не слыхали.

- И есаулов внук! - строго добавил дед. - Парень, видать, хваткий, тверезый, своего не упустит. Быть ей за Есауловым парнем!

Так свахи и старик учли все обстоятельства, необходимые для счастья девки.

Мудр оказался их выбор - Мария любила Глеба.

СТАНИЧНЫЙ ФИЛОСОФ

Михей и Спиридон Есауловы служили по третьему году. На службе посеребрили алые дедовские седла, в новые черкески вшили молитвы матери "от стрелы и меча филистимлянского", хвастались дядей Самсоном, камер-казаком, и дедом "есаулом", хотя прожил тот "есаул" в хате под камышом и сносил за жизнь две рогожи да третью торбу, не считая двух шашек. Попали они в ординарцы князя Арбелина. Несли и караулы.

Турки налетали на пограничные селенья, воровали детей и продавали в гаремы Азии. На сшибках с ними Спиридон заработал лычки урядника. Стали ему подчиняться сероглазый Денис Коршак, Саван Гарцев - толстый, розовый, никому не уступающий в джигитовке, Игнат Гетманцев - молчаливый, гнущий пальцами пятаки картежник, Ромашка Лунь - сын каменщика-пророка, узенький, ученый казак, гимназию окончил с золотой медалью. Подчинялся и брат Михей.

Когда касалось казны или хозяйства, Спиридон беспрекословно слушался старшего брата, который в детстве пошел работать в кузню, чтобы младшие ходили в школу, - Спиридон окончил реальное училище. В строю же Михей ел глазами брата-начальника. Михей старше Спиридона на два года, но от своей присяги отстал, потому что сломал на скачках ногу. На службе он много и жадно учился, завидуя грамотным. В те времена было модно толстовство. Михей уверовал в спасительные идеи яснополянского графа. Подельчивый, он хочет просветить и дружков, то и дело заводит с ними разговоры о том, что и жить, и хозяйствовать в одиночку не с руки, невыгодно.

- Гуртом и батьку хорошо бить! - доказывает он.

- Дюже жирно будет, - спорит Саван Гарцев, - чтобы я с разной толчью спрягался пахать. Родня и та табачок держит врозь, а ты - гуртом! Аксененкины да Излягощины сроду пашут деревянным букарем, а у нас плуг немецкий, машина паровая!

- От машин зло, гибель народу, чугунка людей режет! - досадует Михей.

- Наша машина зерно молотит. Мельница вот тоже машина, только водяная. Что же, вручную муку толочь, как татары?

- Вручную! - оживляется Михей. - А ружья и пушки побросать в речки, отказаться от кровавой пищи, ходить в одинаковых белых рубахах, чтобы все ровные были, как трава... Верно, Спиря?

Спиридон помалкивает. Он привержен знамени, вере, обычаям отцов, доволен наследной стариной и не склонен вдаваться в рассуждения о том, чего нельзя пощупать. Да и смешны ему рассуждения брата. Спиридон знает по училищу, что Земля круглая и ходит вокруг Солнца, а Михей доказывает словами графа обратное. Вычитал Михей у графа фразу: "Несмотря на то, что его лечили врачи, он выздоровел", - и отказался от услуг полкового лекаря. Однако стать травоядным не смог - приученное к салу брюхо взбунтовалось. Или оружие...

- Будешь револьвер, что на приз выиграл, в речку бросать - отдай мне! - улыбается урядник Спиридон.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: