ШАШКА И ПЛЕТЬ ГОСУДАРЕВЫ

Рабочие-путейцы в соседнем городе бастовали, требовали повышения платы. Железная дорога отказала им. Рабочие разобрали пути. Управляющий вызвал казачью сотню. На гнедых конях, в серых черкесках, в рыжих шапках и белых башлыках ехали казаки на усмирение, беззаботно бренча оружием, горяча коней, поигрывая ладными плечами, - шашка и плеть государевы.

Выгнали рабочих из бараков. Приказали свинтить рельсы. Путейцы не повиновались. Кожаные картузы. Сутулые спины. Маленький сотник Петр Глотов протяжно и молодецки подал команду:

- Шашки вон!

Бабы и дети кинулись врассыпную. Картузы с ломами и молотами стояли мрачно и обреченно. Бешенство вскипело в сердцах всадников, кавалеров его величества. Миг - и начнут кромсать бунтовщиков, трехтысячную толпу железнодорожников, набежавших из мастерских, депо, домов. Казакам все равно, сколько противника. Казаки не спрашивают: "сколько?", спрашивают: "где?"

- Стой! - крикнул Михей Есаулов. Ударил коня под бока, выехал из ряда.

- Стать в строй! - побледнел Спиридон Есаулов, хорунжий, второй после сотника человек.

- Госполя станичники! - не унимался Михей. - Не кровавьте дедовских шашек - они даны нам на врага иноземного! Это такие же русские люди, как и мы! Вернемся домой. Пусть сами разбираются с хозяевами!

Петр Глотов, ловкий, как сатана, круто поднял широкогрудого жеребца на дыбы и саданул агитатора обухом шашки. Урядник сковырнулся с седла, запутавшись в стременах. Это спасло его, ибо за "такие же, как и мы" сотня изрубила бы его тут же. Правда, сгоряча Спиридон чуть не стоптал Глотова, но это станичники понимали - своя кровь.

Подъехала дрезина с хозяевами дороги. Боясь кровопролития, они согласились с требованиями рабочих. За эту победу заплатил один Михей багровым рубцом на голове. Сотня, не обнажив клинков, тронулась на рысях в станицу. Не все слышали слова Михея. Не все верили, что он в здравом уме. Однако его обезоружили и посадили в седло задом наперед.

Доложили атаману. Никита Гарцев перепугался - дело нешуточное помчался в полицейскую часть на курс. Жандармский ротмистр играл в вист у полковника Невзорова. Гарцев позвонил у ворот д о м а в о л ч и ц ы. Его впустили. Он проковылял на костыле в гостиную, оставляя три следа на коврах. Игроки выслушали атамана, досадуя, что игра прервалась.

- В тюрьму! - процедил ротмистр в голубом мундире. - В Сибирь!

- Зачем? - удивился козлобородый во фраке директор курортов. Повесить. Вниз головой. На площади.

- У него дед герой, - недовольно поморщился Невзоров. - Дядя крестный отец императора. Даю голову на отсечение - он был пьян.

- Пусть будет по-вашему - вы здесь хозяин, - сказал ротмистр.

- Урядника снять, признать слова пьяным бредом, публично выпороть! жестко сказал Невзоров. - Ступай, атаман. Постой, выпей-ка чарку на дорогу. Ваш ход, ваше сиятельство...

Так благодаря заступничеству Невзорова Михея Есаулова не повесили, не сослали в Сибирь, он остался в станице.

Рано утром Михея по снежку вывели из холодной. Привели на площадь. Раздели донага. Привязали ремнями к станку, похожему на виселицу, в которой ковали коней и быков. Положили рядом кнуты, смазанные дегтем, чтобы лучше прилегали. Площадь была восьмиугольной звездой.

Из всех углов улиц валил народ.

Едва показалась над Машуком алая краюха солнца, начали бить в три кнута. Бить мог каждый, кроме, разумеется, неказаков. Двое гласных, Моисей Синенкин и Исай Гарцев, приставлены следить, чтобы не засекли насмерть, не повредили глаз, ушей и детородного члена. Так распорядился его покровитель полковник Павел Андреевич Невзоров.

Петр Глотов начал первым, по чину. Он порол своей плетью с медными жилками-змейками - и только под этой плетью вскрикивал Михей. В толпе, стоял кустарь Денис Коршак. Михей сцепился с ним глазами и, кусая губы, молчал. Дядю Анисима Луня самого еле отогнали арапником - засек бы в экстазе. Сек нищий Гриша Соса, которому Михей часто выносил хлеб и вино. Сек Аввакум Горепекин, каторжанин. Порывалась сечь отступника какая-то баба, ее не допустили - тут наука, а позорить казака нечего.

В обед дали Михею напиться. Потом обедали гласные - перерыв. Потом снова пороли.

Когда край солнца, невыносимо медленного, провалился в Кольцо-гору, гласные убрали кнуты.

Прасковья Харитоновна, Спиридон и Глеб простояли всю экзекуцию около, на коленях, винясь и умоляя опущенными головами о снисхождении. Глаз не поднимали - стыдно перед станицей. Глеб отлучался дважды кормить и поить скотину и в сарае давал волю слезам: жаль брата-дурака. Волосы матери покрылись изморозью, да так и не оттаяли потом.

Спиридон ручкой плети разжал стиснутые зубы брата, влил полфляжки водки, остальную плеснул на красные лохмотья тела, чтобы не загноилось. Сослуживцы Михея бережно подняли его на бурку и донесли до дома, там им дали по стакану водки, и они без зла простились с наказанным товарищем.

В д о м е в о л ч и ц ы второй день не кончалась азартная игра. Выпачканные мелом, бледные от бессонной ночи игроки прихлебывали горячий чай с вином, ничего не видя, кроме ломберного столика с картами. Случайно голубой ротмистр взглянул за витражи веранды, увидел краешек заходящего солнца, произнес:

- Нет братьев по крови, и у самого императора может случиться сын-бунтовщик. Иван Грозный и Петр Великий не пощадили сынов-изменников. Господа, чем создано государство Российское? Жестокостью Ивана Грозного, силой Петра Великого, дисциплиной Николая Первого. Все трое суть одно: палка над головой бунтовщика. Ныне палки мало. Необходимы две с перекладиной...

А в чихирне буйно витийствовал дядя Анисим Лунь.

- "Если будет уговаривать тебя тайно брат твой, сын, дочь, жена на ложе твоем или друг, который для тебя, как душа твоя, говоря: пойдем служить богам иным, которых не знал ты и отцы твои, то не соглашайся с ним, и да не пощадит его глаз твой; не жалей, не прикрывай его, но убей; твоя рука прежде всех должна быть на нем, чтобы убить его, а потом руки всего народа. Так истреби зло из среды себя..."

КАЗАЧЬЯ СВАДЬБА

Был вечер. Тускло блистали станичные огоньки. Бездомный ветер рыскал по пустынным переулкам, наметал сугробы под плетнями. Молодежь на посиделках щелкала каленые семечки. Старики залезали на горячие русские печи. К Синенкиным легко подкатили ковровые санки. Простоволосая, как была, Мария метнулась в темную горенку. В светлой сидели будто невзначай сошедшиеся главные родичи. Дверь открылась. Синенкины непринужденно толковали о видах на урожай. Вошла гурьба заметенных снегом гребенских старообрядцев.

- Здорово, люди добрые, - сказали они, сотворив старые кресты. Пустите погреться, заблудились в метели, видим, огонек маячит, ну, думаем, свет не без добрых людей, не дадут замерзнуть.

- Грейтеся! - ледяно сказал дядя Анисим, не шелохнувшись.

- А что, хозяюшка, не повечерять ли нам вместе? Хлеб-соль у вас найдется, отдаля видать: живете справно.

- Я печку не топила, гостей не ждала, - ответила с поклоном Настя.

А сват уже выхватил из-под полы засургучеванную бутылку. Уже и староверы не придерживались всех заповедей отцов, и вино не пили лишь отдельные сектанты, а иные даже брили бороду!

- Вы что за люди? - втянулся в игру дед Иван, отлично знающий сватов, когда-то служивших с его сынами.

Сизая борода поклонилась зеленой бороде Ивана:

- Мы купецкие. Товар скупаем по станицам.

- Какой товар? - приосанился Тристан.

- Моря и горы, людское горе, колеса без спиц и красных девиц!

- А чем платите?

- Соболями все да рысаками!

- А где же ваш купец?

- Коней управляет, - сбился сват.

Позвали "купца". Петр Глотов вошел с дружками. Настя поставила на стол холодец и пирог с рисом. Привели "товар". Сваты в упор осматривали девку, как строевого коня. Длинновата будет против Петра, и одна сваха не к месту ляпнула:

- Велика!

Мария глотала слезы. За спинами другая сваха шепнула: "в красном венке" - то есть венчаться надо не в белом непорочном венке, а в красном, как второй раз.