Думаешь, ей когда-нибудь приходилось чувствовать, что она имеет право на собственную жизнь, на полноценное существование? Я не думаю.

Она, видимо, все время считала себя узурпаторшей.

Ведь подумай сама: Ида появилась на свет, можно сказать, из обломков Лидии. Лидия собиралась наложить на себя руки, но потерпела неудачу, или, возможно, передумала. Она начинает новую жизнь – под именем Иды – намереваясь при этом жить скрытно, неприметно. Но тут она встречается с папой, и тогда природа берет свое – она влюбляется и рожает ребенка. И вот на свет появляюсь я.

Я много раз спрашивала себя: почему Ида не вернулась к своей прежней жизни как Лидия Стеншерна? Почему захотела жить почти что на грани? Ведь объявление о смерти Лидии лишало права на жизнь и Иду. Она ни замуж не могла выйти, ни дать своему ребенку настоящего отца. Не разоблачив при этом саму себя. Ида утверждала, что любила отца своего ребенка, но ничего не сделала для того, чтобы удержать этого мужчину.

Вместо этого она предпочла вновь исчезнуть. Оставив ребенка на попечение приемного отца, которого она вряд ли хорошо знала.

На сей раз она не стала разыгрывать самоубийства, но все равно заставила окружающих поверить в свою смерть. Во всяком случае, меня заверили в том, что моя мама умерла.

Так было проще всего…

Но для меня ее смерть была совершенно непостижимой. Просто ужасной. Между прочим, поэтому я тогда и стала откровенничать с тобой, Сага.

Ведь никого другого у меня не было, а мне так хотелось с кем-то поговорить.

Я была лишена и отца, и матери. Мне всегда хотелось иметь маленькую сестренку, но откуда бы она взялась? Мне пришлось отыскать ее в самой себе. Стать самому себе родителем нельзя, а вот сестрой можно – если уж настоящей сестры нет.

Найти тебя оказалось совсем нетрудно – я уже давно замечала, что во мне живет еще кто-то. Я всегда ощущала в себе присутствие упрямой озорницы, которая никогда ни с чем не соглашается и редко делает так, как я того хочу.

А впоследствии оказалось, что у меня есть сводные братья и сестры.

Хоть и не родные, но все же. Кстати, Берта, когда узнала, что я ее сводная сестра, сказала вот что: «Нет, Каролина, ты мне не сводная сестра. Или целиком и полностью родная, или вообще никакая».

Так заявила она мне, хотя довольно долго после того сомневалась во мне и думала, что я ее обманываю. Но ей, конечно, пришлось нелегко.

Ей приходилось заботиться о своих брате и сестре. А я запретила ей говорить им, кто я на самом деле, взяла с нее обещание молчать, и ей пришлось горячо поклясться, что она никому об этом не расскажет.

Я понимала, что Берта хочет и в то же время не хочет быть моей сестрой. Поэтому я подвергла ее серьезному испытанию. Я хотела удостовериться, что она действительно достойна меня.

Даже если она могла страшно рассердиться на меня за то, что я иногда непочтительно отзывалась о ее родителях, особенно о ее – или, скорее, о нашем – папе, она никогда не допускала, чтобы эти ссоры каким-то образом сказывались на наших отношениях. Она выслушивала меня и парировала удары.

Но как бы бурно мы ни ссорились, мы никогда не теряли доверия друг к другу. Несмотря на все глупости и колкости, которые я изрекала, она продолжала доверять мне и всегда давала понять, что в глубине души мы по-прежнему остаемся друзьями.

И все же ей, наверное, не раз приходилось испытывать адские мучения. Ведь Берта любит своего отца. В то же время я действительно ненавидела его.

Сначала я твердо была уверена в том, что он действительно и мой отец тоже. Вот почему я так загорелась идеей получить место горничной в их доме. Но со временем я стала все больше сомневаться. Особенно когда, заручившись обещанием Берты молчать, я рассказала ей обо всем. Меня тотчас стали терзать самые что ни на есть страшные сомнения. Одно время я совершенно потеряла веру в то, что он является моим отцом. Это было ужасно. Хотя, разумеется, я тщательно скрывала свои сомнения от Берты. Перед ней я всегда была твердо уверена.

Да, это было по-настоящему трудное для меня время. Иногда я чувствовала себя преступницей.

Самой последней обманщицей. В какой-то степени я и была ею. Но работа горничной в их доме была для меня единственной возможностью жить подле предполагаемого отца. И мне так нужно было с кем-то поговорить. Мне просто необходимо добиться ясности в этом вопросе. Я должна узнать всю правду. А Берта так умна… Я нуждалась в ней и всякий раз, причинив ей боль, тоже сильно переживала.

С самого раннего детства я охотилась за своим отцом. Сначала, обретя приемного отца, я на какое-то время немного успокоилась. Но потом, когда тот женился, я возобновила поиски. Продолжила свою охоту. До тех пор, пока в один прекрасный день не увидела фотографию отца Берты и сразу же не узнала его. Я поняла, что встречала этого мужчину и раньше, когда была совсем маленькой, и тут же предположила, что он – мой настоящий отец.

С этим убеждением я и пришла в дом Берты. Я была полна самых невероятных ожиданий, буквально видела перед собой, как мы с папой бросимся в объятия друг другу. Между прочим, подобные фантазии и по сей день приходят мне в голову, в минуты, свободные от сомнений.

Но действительность не имела ничего общего с моими мечтаниями. Отец меня едва замечал. Он расхаживал по дому в домашних тапочках, добрый и внимательный, поглощенный мыслями о своей научной работе об Эммануиле Сведенборге. В его глазах я была самой обычной прислугой. Неудивительно, что во мне тогда зародились сомнения.

Но в то же время я знала, что никогда не смогу отделаться от своей убежденности. Ко всему прочему мне казалось, что бабушка Берты, которая в таком случае могла бы стать и моей бабушкой, втайне считала так же.

Поэтому мне было необходимо бросить вызов судьбе и узнать наконец всю правду.

Мама же до сих пор утверждает, что не знает, кто на самом деле мой отец.

Она говорит, что это с таким же успехом мог бы быть и Аксель Торсон, управляющий Замка Роз, и вполне возможно, что она и сама так думает.

Я ничего не имею против Акселя Торсона, я охотно считала бы его своим отцом. Но я чувствую, что это не он. Между нами нет ничего общего. Для меня он просто умный и дружелюбно настроенный чужой человек. Мне он нравится, но он не мог быть моим отцом! Это просто-напросто невозможно себе представить.

В то же время отец Берты… Почему я так уверена в том, что это он? Не знаю… Я просто всегда это чувствовала.

Всякий раз, когда я видела его в их доме, когда работала там служанкой, у меня по спине словно пробегал электрический разряд. Я просто не могла понять, как он не ощущал того же, что и я.

А если и ощущал, то во всяком случае никогда не показывал. Впрочем, как и я. Иногда его безразличие становилось для меня просто невыносимым, но мне всегда удавалось совладать с собой. Ведь я же актриса. Но он-то нет. Так что когда-нибудь он обязательно должен выдать себя…

Иной раз мне казалось, что папа смотрел на меня каким-то вопрошающим и испытующим взглядом. Хотя, наверное, это игра моего воображения.

Точно не знаю почему, но я никогда не говорила с ним об этом откровенно, с глазу на глаз. Этот разговор нам еще предстоит.

Свой актерский талант я, разумеется, унаследовала от мамы. Сама она вряд ли подозревала об этом, но в ней всегда были задатки настоящей актрисы. Ведь как иначе она в течение такого длительного времени могла совмещать в себе и Лидию Стеншерна, и Иду Якобссон?

Между прочим, мне кажется, что я знаю, как на самом деле обстояли дела с Акселем Торсоном. В этом вопросе мама не была со мной до конца откровенна. Но в разговоре с Бертой она как-то раз упомянула об одном весьма любопытном факте.

Аксель Торсон был маме другом. Но она была для него больше чем другом – он любил ее тогда и любит по сей день. Но в то же время он был предан Максимилиаму, ее мужу.

Невольно втянутый в историю с таинственным исчезновением Лидии, когда та, оказавшись в затруднительном положении, доверилась ему, Аксель тут же предложил ей любую помощь. Он был единственным, кто знал, что Лидия жива, и помог ей устроить свою жизнь под именем Иды. В то время он еще не был женат.