Когда он ушел с почты, дождь кончился, и Дима пожалел, что мало под ним погулял. Асфальт блестел, как лед. Дима стал играть, будто это и есть лед, а он – корова на льду. Прокатился мимо парадняка, из которого дребезжала расстроенная гитара, и несколько голосов тупо, вразнобой горланили: «Хорошо живет на свете Винни Пух! У него жена и дети, вот лопух!» Выбрав местечко побезлюднее, сделал тодес… кораблик… двойной тулуп… Потом вспомнил, что он – корова, и, с ужасом мыча, въехал в ближайшую стену. Захохотал.

Облачная пелена на западе раскололась, и в узких, длинных, как порезы, щелях пылал закат. Свет был ярким и грозным, будто из-за серой пелены рушился на землю костер. Завтра будет ветер, подумал Дима. Это было все, что он знал про завтра.

И я не мог его предупредить.

И даже если бы имел физическую возможность – все равно не мог.

Юрик здесь никогда не бывал. Он не знал даже, Нева это течет, Невка ли… Он смутно помнил, как бежал по каким-то мостам, на него рушился ледяной ливень… Пощупал пиджак – мокрый. И рубашка тоже. Ну вот, подумал Юрик убито, еще и ангина… Лицо опять плаксиво сморщилось и задергалось. Ноги почти не болели, но просто отнимались от усталости. Неверным шагом Юрик подполз к сырой скамье и бессильно распластался на ней, такой стылой, такой опасной для здоровья. Но теперь все равно.

Его скручивал холод, порывы ветра продирали до костей. Он мрачно радовался. Он не хотел жить, но сделать нечто решительное не мог и не умел – а вот так, привычным путем болезни… Сколько он сидел, осознавая ужасную истину – больше не звонить? Или завтра все вернется? Не может же это быть навсегда? Как жить, если никому не нужен? В пропахшем лекарствами доме? В очередях стариков?

Смеркалось. Гуляющие редели, и Юрик сначала просто удивился, когда возле него остановились две темные фигуры. Он прищурился – ровесники, может, даже моложе. Но выглядели они, как герои вестернов.

– Заснул, что ли? – хриплым баском спросил один, и тогда Юрик испугался. Он затравленно стал озираться. У парапета стояла пара – два сомкнутых силуэта на фоне мерцающей от огней воды.

– Не. Помер, – ответил другой.

Юрик читал, что в таких случаях спасают дружинники. Но их почему-то пока не было.

С ним это случилось впервые. Он редко покидал надежные стены – как мог он только думать о них с неприязнью! В школу – из школы, в поликлинику – из поликлиники. В кино – из кино.

– Рубль трешками не разменяешь? – спросил его первый.

– Не… ет у меня, – пробормотал Юрик. Он стеснялся закричать.

Хорошо, что Вика не видит.

У него были деньги. Он запасливо прихватил два рубля на кино и мороженое.

– А если поискать?

– Не надо, – попросил Юрик, и у него заслезились глаза.

– Гляди – ревет, – бросил один из темных другому. – Несолидно, – и он вдруг легонько хлестнул Юрика снизу по носу.

Нос врезался в глаза. Юрик, ослепнув от боли, хрюкнул и кинул голову назад. Хлынули слезы.

– Студент? – спросили его дружелюбно.

– Да… Да!.. – всхлипывая, ответил Юрик, смутно надеясь, что недавно завоеванный высокий статус оградит его и спасет. Один из мучителей ловко поймал его правую руку и вывернул указательный палец чуть дальше положенного предела. Юрик дернулся.

– Рыпнешься – отломлю. Конспектировать будет нечем, – предупредил державший. Другой потряс Юриковы карманы, вытащил две мятые рублевки, трамвайную карточку и четыре двушки.

– Бедно живешь, студент, – заметил он.

– Карточку оставь, – посоветовал державший, – месяц кончается.

Непривычная боль не в ногах, а в руке продергивалась раскаленной нитью до самой шеи. О сопротивлении и мысли не было.

– Верно, – карточку вложили обратно Юрику в карман, и тут раздался веселый голос:

– Разрезвились вы непомерно, дети.

Все обернулись, и палец болезненно отозвался на перемену позы. Чуть поодаль стоял еще силуэт.

– Ну чего, чего? – пробормотал державший.

– Правды ищу, вот чего, – ответил веселый силуэт. – Сколько взяли?

– Два… два… – всхлипнул Юрик.

– Тронешь – палец шкету выломаю, – нерешительно предупредил державший.

– А я тебя убью тогда, – ласково ответил веселый. Всмотрелся в державшего. – А ну, отпусти ребенка! – приказал он. – И деньги на бочку!

– Слушай, ты, герой!.. – рывшийся в карманах выпятил грудь и двинулся на веселого.

– Ну иди, иди, – сказал веселый приглашающе. – Походи немножко напоследок.

Фашисты по молодости лет не знали, как поступить. Это были неопытные фашисты, фашистята. Рывшийся перестал растопыривать плечи и остановился.

– И лады, – одобрил веселый. – Выкладывай.

Что-то невнятно бурча, рывшийся небрежно уронил рублевки Юрику на колени.

– Ну и отпустишь ты его, наконец? – не приближаясь, спросил веселый.

– Ладно-ладно, – пробормотал державший и выпустил палец. – Сладил, дылда… подожди еще, я твое лицо запомнил…

– Мое лицо всем врезается в память, – согласился спаситель, улыбаясь, и негромко скомандовал: – Кругом – марш!

И фашистята, еще раз огрызнувшись, побрели в темноту мимо безмятежно целующейся пары.

Спаситель сел, и Юрик, наскоро стерев слезы, шмыгая носом, уставился на него.

Он не походил на героя вестерна. Слишком доброе лицо. В боевиках людей с такими лицами обычно бандиты убивают в самом начале, чтобы зритель начал сопереживать и смотреть с интересом.

– Сдрейфил? – спросил спаситель. Юрик всхлипнул, сосредоточенно вправляя палец. От боли хотелось выть. – Деньги не потеряй, – спаситель аккуратно сложил рублевки и сунул Юрику в карман. Провел по его руке. – Экий холодный… Чего сидишь? До дому двигай, расселся тут…

– Что же это? – плачуще воскликнул Юрик.

– Что? – озадачился спаситель.

– Разве так еще бывает? Куда милиция смотрит? Дружинники?

Спаситель повнимательней заглянул Юрику в лицо. Качнул головой.

– Вы… дружинник? – шепотом спросил Юрик.

– Ясно дело, – ответил спаситель. – Володимирскай. Наши до Рязани двинули, а я отстал, запой, вишь, у меня…

Юрик всхлипнул.

– Ну, вставай, вставай, – сказал спаситель. – Помочь?

– Нет, – ответил Юрик как можно тверже. Что же это такое, погулять не могу без помощи, с отчаянием начал понимать он. Ноги не держали, хотели снова уронить его на скамью. Спаситель поддержал. Коленки трепетали, в них ударами вспыхивала боль.

– Перестаньте держать! – крикнул Юрик срывающимся, полным слез голосом. – Чего уж я, и стоять сам не могу?!

– Ну, как сказать, – спаситель снова улыбнулся. – Покамест, вроде, нет.

– Могу!!! – взвизгнул Юрик. На заботящихся можно визжать. Да чего он пристал?!. – Чего вы пристали! Отпус… пустите меня!

Спаситель поспешно отпустил.

– Лады, – проговорил он.

– Доберусь без вас! Ходить-то я не разучился!

– Счастливо, – сказал спаситель.

Спаситель, подумал я. Раньше это слово писали с большой буквы. И обозначало оно одного-единственного человека.

А теперь?

Юрик опять плакал. Это разве жизнь? Из дому выйти нельзя! Добро бы на фронте был искалечен, как Синцов или Мересьев, а то ведь смешно! Не связалось у природы, на миг она недосмотрела, и за эту ее исчезающе малую халатность он, живой, ни в чем не виноватый, всю жизнь никуда не годен, никому не нужен, всю жизнь смешон!.. Потому и Вика… Если б он был сильным, как эти двое! Быть сильным, как веселый спаситель, ему и в голову не приходило, сила ассоциировалась у него лишь со злом. Он полз, и вдруг сообразил, что не знает, где дом. Он остановился. Он же обещал маме вернуться через час – а прошло сколько? Стемнело! Мама, наверное, места себе не находит! Позвонить немедленно! Он зашарил по карманам, вспомнил, что двушки остались у фашистят.

Дима проводил взглядом заплаканного смешного мальчишку, продолжая улыбаться. Он чувствовал себя великолепно. Он знал, что драки мог и не выстоять, но подошел без колебаний, лихо и бесшабашно. Сегодня он всемогущ. Звездный день.

А Юрина мама вновь обзванивала милицию, больницы и морг. В милиции ее голос уже помнили; молоденький дежурный, как умел, пытался успокоить ее: «Да что вы, мамаша, ну с девушкой загулялся…» «Он у меня не ходит с девушками!» – отчаянно кричала мама. В трубке приглушенно хмыкали – дежурный-то знал, как проводят парни теплые вечера, особенно если мамы о них такого мнения. Но не спорить же с обезумевшей. «Ну гуляет, вечер теплый…» «Хорошенькое дело, теплый! Дождь лил как из ведра!» «Может, к другу зашел?» «К какому это другу?!»