— Жаль только, что его вчера все перегнали на контрольной, — зло заметил Сеня.

Он уже все понял. Так. Ясно. Ему, как отличнику и образцовому пионеру, придется сейчас натаскивать для контрольных работ по математике и русскому языку этого нахального балду Ремку Штыба. Еще недоставало, чтобы пришлось заниматься с Пьеркой. Ну, сейчас он скажет ей все, что думает. Пусть знает!

— Ксана, — решительно сказал он, — имей в виду! Я тебе прямо скажу. Можешь не обижаться. Если я это делаю, то только для тебя.

Она замотала головой, зажмурилась:

— Нет, Сеня, нет. Так я не хочу. Я хочу, чтобы ты это сделал для всех нас, для школы.

— Ладно, пусть будет для школы, — повторил он уныло.

— Не во мне дело! Ты должен понять.

— Да я понял все. Я говорю — пусть. Пусть для всех. Только одно знай — уж не для Пьерки твоего. Это имей в виду.

На другой день в исполкоме, в отделе народного образования, вместе с представителями районной школы разрабатывали окончательный порядок проведения эстафеты в честь прихода большой воды. Еще раз было подтверждено, что в команду не войдет ни один из неуспевающих. Физкультурник Дмитрий Антонович пытался скомкать этот пункт условий, но запротестовали товарищи из школы райцентра, у которых насчет успеваемости все было в полном порядке. Напрасно молодой учитель физкультуры делал таинственные знаки, пожимал плечами. Ирина Николаевна поддержала представителей райцентра. Дмитрий Антонович только рукой махнул — дескать, пеняйте на себя.

Эстафету решили проводить комбинированную: бег, велосипед. И вот это было полной новинкой для здешних мест — один из этапов проходил по воде. В райцентр уже были завезены байдарки. И на одном из этапов жезл эстафеты предстояло доставить водным путем.

Когда шли обратно после совещания вместе с Артемом Ивановичем, физкультурник Дмитрий Антонович сердито выговорил:

— Я вас просто не понимаю, простите меня, Ирина Николаевна, честное слово! Сами заботитесь о престиже школы, а ставите его под прямой удар. Где мы наберем столько отличников? У нас, извините, лучшие ученики — народ какой-то дохлый. А наиболее развитые, тренированные двойки еще не исправили. Честное слово, просто не понимаю. Сами говорите, что боретесь за честь школы…

— «За честь»! — прервала его Ирина Николаевна и даже остановилась на улице. — Вы это слово понимаете? Честь — не прослыть! Честь — это быть! Понимаете?

— Очень хорошо понимаю. Не хуже вас. Но при чем тут?..

— А честь всегда при чем. Она при всем. Будем подтягивать ваших, как вы их называете, «развитых». Пионеры за них взялись. Сеня Грачик… Кстати, я что-то не замечала в списках команд ни Грачика, ни Арзумяна.

— Арзумян отличный шахматист, но не более того, — сказал Дмитрий Антонович. — Вы, может быть, в эстафету включите бег конем по шахматной доске? Ну, Арзумяна мы на велосипед. Ладно. А Сеня Грачик это вообще дох-лик недоразвитый.

— Противно выражаетесь! — уже окончательно рассердилась Ирина Николаевна. Грачик великолепный парень, на редкость способный, честнейший мальчишка. Он воду ждет, как никто. Знаете, он даже плавать уже теоретически выучился. Может быть, он уже и грести теоретически умеет? Ведь тут вряд ли райцентр сможет выставить серьезного соперника. На этом этапе. Ведь это, как я понимаю, этап скорее символический. В районе ведь воду тоже только сейчас заполучат. Вот и давайте Сеню Грачика посадим на байдарку. Придется вам его недельку-другую потренировать. А Сурена посадим на велосипед.

— Ну, знаете, это какая-то комедия. Ехали медведи на велосипеде, а за ними кот задом наперед. Мартышкины состязания. Видел я такое детское лото. Правда, Артем Иванович? Вот скажите ваше авторитетное мнение.

— Мое мнение такое, — сказал Незабудный, — мое мнение такое, что нельзя малого от этого дела вовсе отводить. И так ему обидно. Он нутром сильный парнишка — не подведет. И крепкий. Вы зря ему не доверяете. А он обижается. Пришел недавно и спрашивает: «Дядя Артем, а вы, наверное, меня не уважаете, что я такой несильный…»

— Ну, смотрите, — не унимался Дмитрий Антонович, — плакал ваш приз.

— А чего ему плакать? — Ирина Николаевна с вызовом оглядела физкультурника. — Пусть достается лучшим. А вот мальчику плакать я не дам! Это как хотите.

В тот день Сеня вместе с Ксаной, Пьером, Суриком и Милой опять поднялись на террикон, куда они теперь ходили каждый день. Но сегодня они забрели не зря: сверху, сквозь легкое закатное марево, плывшее над степью, они впервые увидели там, вдали у горизонта, еще неуверенную, прерывисто мерцающую серебряную полоску. Она то пропадала в сизоватой дымке, то снова проблескивала. И оттуда дул какой-то совсем по-новому пахнущий ветер. Ребята широко раздутыми ноздрями старались втянуть неуловимый и будоражащий сердце влажный ветер, который еще никогда не залетал в Сухо-ярку.

На другой вечер, едва кончились уроки, они снова прибежали сюда и вскарабкались на крутой конус террикона, боясь, что исчезнет вчерашнее видение. Но нет, оно не исчезло. Сегодня уже уверенно поблескивало там, вдали. И, когда стемнело, огни строительства вдруг как бы сдвоились. Каждый теперь отразился там, в зеркале воды, которую скрыла темнота.

И тут уже никто не выяснял отношения, и забыты были все обиды и распри. Ребята прыгали и носились по террикону, и плясали, и кричали:

— Вода! Вода! Вода! Вода!

Пока снизу не заругался сторож и не прогнал всех.

А через день на уроке Елизаветы Порфирьевны за окном класса вдруг мелькнуло что-то белое, метнулось, исчезло, снова появилось. И все, оторвавшись от тетради с очередной контрольной письменной, увидели: там, за окном, косо взлетала, пересекая пространство, то как бы съезжая по невидимому наклону, то вновь взмывая, никогда не виданная в этих краях острокрылая птица. Она присела на гребень крыши сарая и побежала, тяжело приседая, раскачиваясь разлапистая, странно неуклюжая на бегу, с большим клювом, утолщенным к концу и слегка загнутым вниз. И вдруг снова взлетела легко и как бы повисла в воздухе на распростертых белых снизу крыльях, лишь едва-едва шевеля ими.

— Товарищи дорогие… ребята! — сказала Елизавета Порфирьевна и встала. Как зачарованная приближалась она к окну. — Честное слово, это же чайка!

Вода приближалась. Она уже подходила к самой Сухоярке. Все в поселке готовились к встрече с водой. Ее ждали, как невесту в доме. Перед ней все раскрывалось, все прихорашивалось.

Старик Зелепуха поставил на овражке, куда уже зашли первые струи приближающейся воды, рейку с поперечными синими полосками. Каждое утро и вечер приходил он, чтобы отметить, как идет прибыль, на сколько поднялась вода. Он уже выкопал и пересадил из района затопления высокую раинку, которая когда-то росла возле его теперь снесенного дома. И раинка перебралась на возвышенность, к новому жилью своего хозяина — собранному на новом месте срубу. Уже закончено было переселение в красивые, новые дома, которые успели возвести в районе Первомайской. Уже строилась, пока еще на сухом месте, лодочная станция. Ее устанавливали как раз в том районе, где и должна была разыгрываться пионерская эстафета в честь Праздника Воды.

Сначала вода появилась в домах, в новых кварталах, сложенных из желтого стесанного плитняка. На строительстве пустили фильтровальную станцию. Засипели водопроводные краны. Закурлыкало что-то в трубах, к которым давно уже припадали нетерпеливым ухом сухояр-ские ребята: при каждом шорохе мчались они на кухню, чтобы повернуть кран над раковиной. Вот однажды из него сперва капнуло раз-другой, потом прыснуло. Вытекла струйка, короткая, жиденькая, как косичка первоклассницы. И вдруг, — сперва отфыркиваясь, а затем ровной тугой струей ударила вода. Водопровод! Водопровод! Люди теперь приходили в гости к счастливчикам, уже поселившимся в новых домах, чтобы полюбоваться, как идет вода из крана. И она бежала, прохладная, кристально-чистая, без той проклятой мути, с которой тут давно примирились, била звонко в дно кружки или стакана, пузырилась и, казалось, пьянила. Люди наведывались друг к другу, звонили по телефону: