Томас прошел по залу с привычной нерешительностью, неся писчие принадлежности, как обычно, через плечо.

— Ты вписал все последние события в свои свитки? — встретил его вопросом хозяин.

Писарь откинул клапан своей сумы и достал два палимпсеста — пергамента многократного использования: старые записи соскабливались, а поверхность натиралась мелом, чтобы подготовить ее для новых чернил.

— Это два последних дознания, коронер. И имена повешенных за две последние недели с описью их имущества, каковое имелось.

Он передал свитки де Вулфу, который прочитал по несколько первых строк каждого, произнося про себя латинские слова, которым Томас столь усердно обучал его эти последние недели.

— Может, прочтете вслух, для практики? — нерешительно предложил Томас.

Иногда у де Вулфа просто не было настроения совершенствоваться в чтении, и сегодня, похоже, был один из тех случаев.

— Слишком устал, черт возьми, Томас! Может, моя жена права. Езда на этом коне отняла у меня последние силы.

На самом деле причиной усталости были скорее несколько кварт эля в «Ветке плюща» и вино за обедом.

— Еще какие-нибудь происшествия?

Его писарь был самым большим пронырой в Эксетере и часто приносил Джону сплетни, державшие коронера в курсе многих городских интриг.

Томас угрюмо покачал головой. Ничто так не нравилось ему, как чувствовать себя частью команды коронера, и оттого, что сейчас он не мог рассказать даже о самом пустяшном скандале, Томас чувствовал себя уклоняющимся от своих прямых обязанностей.

— Ты видел, как этот чертов парень таращится на меня из-за угла эти последние несколько дней? — поинтересовался де Вулф.

Блестящие птичьи глазенки Тома метнулись к закрытому ставнями окну.

— Того человека на улице, о котором мне рассказал Гвин? Нет, я писал эти свитки в нашей канцелярии. Но теперь буду глядеть в оба, с Гвином. У вас есть какое-либо представление о том, кто бы это мог быть?

— В том-то и дело, что нет. Я подумал, что ты, быть может, слышал о ком-нибудь, кто недавно появился в городе и мог бы быть похож на этого плута? Ему около тридцати пяти лет, на вид крепыш, бритый, в ничем не примечательной серовато-коричневой одежде и широкополой шляпе, затеняющей глаза.

Лицо писаришки приняло озабоченный вид, словно неспособность знать о каждом проезжавшем через Эксетер была его личным недостатком.

— Возможно, это паломник — или маскирующийся под паломника. Будьте осторожны, коронер, у вас есть враги в этом графстве.

В этот момент дверь со скрипом растворилась, и в зал прошествовала Матильда, свежая после короткого сна, в тяжелой зеленой накидке поверх киртла, и белом полотняном каверчифе, благопристойно окутывающем виски и шею и закрепленном шелковой лентой на лбу. За ней следовала Люсиль, землистое лицо которой окаймляла коричневая шерстная шаль.

— Тебе не следует позволять этому извращенцу-коротышке приносить сюда свою работу и выматывать тебя, Джон, — раздраженно бросила Матильда.

— Это не его работа, женщина, это моя работа! — огрызнулся де Вулф. — Слава Богу, я могу вернуться к чему-то, приближающемуся к моим обязанностям.

Не обращая внимания на сердитый тон мужа, Матильда тяжело опустилась на одну из скамей возле камина.

— Давай взглянем на твою ногу, муженек. Брат Солф предупреждал, что необходимо следить за тем, чтобы от чрезмерного напряжения снова не появилась опухоль.

— К черту, женщина, не на что там смотреть! Нога почти как новая.

— Делай, что тебе говорят, Джон. Я не для того заботилась о тебе все это время, чтобы сейчас все мои хлопоты пошли насмарку из-за твоей небрежности.

Де Вулф неохотно присел на стул и, поймав на себе взгляд Люсиль, обнажившей от любопытства свои кроличьи зубы, поднял подол своей длинной туники и приспустил до лодыжки серый шерстяной чулок.

— Вот, я же тебе говорил. Никто и не догадается, что с ней было что-то неладно.

Нога определенно выглядела хорошо, и последние следы красноты на голени слились с нормальным цветом кожи вверху, а небольшая деформация почти исчезла. Матильда протянула украшенный перстнем палец и несколько раз ткнула им в ногу, но не почувствовала никакой припухлости. Под кожей не было ничего, кроме своеобразного гладкого гребня в месте срастания концов сломанной берцовой кости.

— Я же тебе говорил, я снова в норме. И тебе не следует возмущаться тем, что я езжу верхом. Бог свидетель, во времена военных походов у меня были раны и посерьезнее.

Подтянув чулок, Джон встал.

— Теперь, когда твой братец предоставил нам новую комнату, можно вернуться к делам.

Упоминание о брате заставило Матильду замолчать, После того как шериф едва избежал позора, это стало действенным аргументом против нее в скандалах с мужем. Но уже через мгновение Матильда, резко сменив тему, вновь принялась за свое.

— Давно пора юстициарию, или кому-нибудь в Винчестере или Лондоне заполнить вакансии коронеров, — заметила она. — Вальтер Фитцрого упал с коня уже более полугода назад, а его так и не заменили. Даже до этого в графстве не хватало одного коронера, — а потом ты занимаешься этими глупостями и ломаешь ногу. Разве так управляют страной?

Возможно, она бы добавила, что для Англии было бы лучше, если бы король оставался дома и уделял больше внимания делам своего королевства, но Матильда понимала, что, критикуя Ричарда Львиное Сердце, она наверняка спровоцирует мужа на страстную речь о преданности своему сюзерену.

— Ну никому не нужна эта работа, так что приходится с этим мириться, — проворчал Джон, устав от таких знакомых жалоб жены. Он чувствовал, что та уже готова начать следующую тираду о том, что он так подолгу не бывает дома, пренебрегает ею и не участвует в светской жизни аристократии графства, так много значившей для нее.

— Ты будешь заставлять себя карабкаться на этого громадного коня круглые сутки, лишь бы сделать мне что-нибудь назло! Но ты еще пожалеешь об этом — твоя нога не позволит тебе ездить верхом. Вот вывалишься из седла, как Фитцрого, или загноится кость. Полагаю, тебе хотелось бы сделать меня вдовой, просто мне назло!

Раздосадованный точностью своих предчувствий, Джон направился к двери.

— Можешь не бояться этого, женушка! Я не выходил за стены Эксетера последние два месяца. Самое время приниматься за работу. И именно это я сейчас и сделаю. Я не проезжал через городские ворота с тех пор, как меня привезли домой на телеге с Бычьего луга.

Он хлопнул за собой тяжелой дверью, и когда присел на скамейку в передней, чтобы натянуть сапоги, из галереи появилась Мэри.

— Неужели я слышала сердитые голоса? — полюбопытствовала она.

Эта темноглазая, привлекательная женщина была внебрачной дочерью нормандского воина, чьего имени не знала ни она, ни ее мать-саксонка.

— Старая песня о том, что меня всегда нет, и что я ею пренебрегаю. Матильда возвращается к своему обычному состоянию, в этом-то вся и беда, — пробормотал Джон. — Если кому-нибудь понадоблюсь, я за городской стеной.

Подавая ему пестрый плащ из серой волчьей шкуры, Мэри фактически повторила предостережение Матильды.

— Будьте осторожны с ногой, сэр коронер! Помните, вы уже не так молоды.

Набрасывая плащ на плечи, де Вулф быстро поцеловал ее. — Я еще достаточно молод, чтобы забраться к тебе под одеяло сегодня ночью, если ты мне позволишь!

Мэри оттолкнула его с притворным раздражением, опасаясь, как бы не появилась Матильда или ее служанка, но де Вулф уже толчком отворил окованную железными полосами входную дверь и шагнул на узкую улочку.

Спустя несколько минут он уже степенно огибал на Одине здание храма на Соборной площади, пробираясь по перекрещивающимся дорожкам между куч мусора и земли из свежих могил, что так неприглядно контрастировали с взмывающей ввысь церковью и ее двумя огромными башнями. Вокруг сновали с криками или гоняли мяч сорванцы-мальчишки, а уличные торговцы нахваливали покупателям сморщившиеся яблоки и мясные пирожки. Джон выехал через Медвежьи ворота на улицу Южных ворот и стал проталкиваться в толпе, собравшейся вокруг мясных рядов, где было еще больше уличных торговцев, сидевших на корточках за корзинами с товаром. Коронер миновал арку Южных ворот, в башнях по обе стороны которых находились тюремные камеры, и впервые за много недель вынырнул из города. Впереди, за домишками, хижинами и лачугами, быстро выросшими за городскими стенами, была развилка на Холлоуэй и улицу Магдалины, ведущую в Хонитон, Йовил и, наконец, дальний Винчестер и Лондон, до которых, в представлении большинства жителей Эксетера, было так же далеко, как до Луны.