В развитии идеала рыцарских орденов и их самих, и в некоторых сторонах жизни мирян, на которых я остановлюсь ниже в другой связи, отразилось влияние аскетического понимания христианства. Но как раз, когда внешнее проявление аскетического идеала и, в частности, рост монашества достигают наибольшего развития, когда дальнейший рост орденов признаётся излишним в авторитетных постановлениях Латеранского Собора, с полною ясностью обнаруживается и с неожиданною силою проявляется иное понимание Евангелия. Оно находит себе выражение и в некоторых чертах жизни старого монашества, и в потрясающих Церковь еретических движениях, и в появлении нищенствующих орденов. С половины XII века в религиозной жизни Западной Европы должны быть отмечены два момента: активное участие в ней средних и низших классов населения и новое понимание христианства.

1. Религиозная жизнь масс – одна из труднейших проблем истории. Непосредственно она почти нам не дана, и приходится заключать к ней от воздействия на массы культурных слоёв, главным образом клира и монашества (от причины к следствию) и от идеологии и деятельности религиозных новаторов, поддерживаемых массами и выражающих их смутные чаяния в уловимом виде (от следствия к причине).

Христианизация масс совершалась медленно и шла почти не поддающимися наблюдению путями. Она достигалась прежде всего воздействием Церкви на мир, и чем более развивалась Церковь, тем сильнее и планомернее становилось её воздействие в самом широком смысле этого слова. Только поздние инквизиционные акты позволяют угадывать значение какого-нибудь клирика для окрестного населения, медленно накопляемый результат общения и случайных бесед с ним. Трудно оценить роль монастыря, связь которого с миром не только не терялась, но ещё росла и крепла вместе с приближением монастыря к миру и мира к монастырю. Жизнь монахов и религиозных клириков часто превращалась в настоящую «проповедь примером», беседы с ними не забывались и понимались лучше, чем слова проповеди. Влияния проповеди вообще преувеличивать не следует. До конца XII века количество проповедников-клириков было ограничено; проповедь, как правило, находилась в руках епископов, которые «вследствие многих занятий, телесных недугов или по другим причинам» часто пренебрегали ею. Только IV Латеранский Собор постарался поставить церковную проповедь на более широкие основания. С другой стороны, рост религиозной учености и её малодоступный для широких слоёв характер отнимал у проповеди её силу и действенность. В этом отношении интересны дошедшие до нас сборники проповедей. До IX века они почти исключительно состоят из распределённых по дням года (главным образом воскресеньям и праздникам) проповедей знаменитых Отцов Церкви: Августина, Амвросия, Григория Великого и так далее. В XII веке оригинальных проповедей более, и они отличаются доступностью и моральным характером. Но почти одновременно появляются проповеди, насыщенные богословскою учёностью, хитроумною символикою и мелочной экзегетикой текстов. Последнее знаменует несомненное удаление проповеди от народа, который не мог уследить за символикою проповедника, оценить его аллегории и почуять за этимологическими разысканиями религиозное воодушевление, часто искреннее и сильное. Но, к счастью, новая проповедь не вытеснила старой, менее блестящей, но более действенной.

Таково влияние клира. Но независимо от него бродячие аскеты IX–XII веков сознательно стремились к воздействию на массы. Среди них можно отметить святого Норберта и его премонстранцев, обновляющих проповедническую деятельность клира, Ламберта Заику (Lambert le Bègue), Мориса из Сюлли и многих других. Один пресвитер парижского диоцеза Фульк «гремел В Галлии словом проповеди, как некая сверкающая молния… мощный духом, порицал пороки христиан, небрежность и дурное поведение прелатов. Он не щадил ничьей чести и многих от дурной жизни призвал на дорогу спасения». И Нил, и Ромуальд, и Пётр Дамьяни в Италии, клюнийские аббаты и Бернард Клервоский во Франции обращались к толпе со своими пламенными словами; и если часто их проповеди были мало или вовсе непонятны, их облик и религиозное одушевление расправляли ледяные сердца. Уже восприявшие христианские настроения и крохи христианского учения паломники длинною, непрерывною чредою шли по дорогам, останавливались в сёлах и городах, подогревая и углубляя религиозность масс. Ваганты, среди которых были и бродячие студенты, и скоморохи, и беглые монахи, и клирики, разносили не только насмешки над клиром и грубоватые стишки, воспевающие веселую и беспутную жизнь, – они пели и стих об Алексии, человеке Божьем, распространяли неведомо где воспринятые ими религиозные образы и идеи.

Развивая свою догму и делая недоступною массам проповедь клира, Церковь вовлекала массы в свои интересы. Миланский архиепископ Ариберто опирался в своей деятельности на народ. Патария – движение, сплетшее церковную борьбу против симонии и «николаитской ереси» (браков духовенства) с борьбою социальной и политической, взволновала массы – «патаренов», то есть «рвань», «сволочь». В массах и даже в низших слоях общества находило себе союзников руководимое бестрепетною рукою Гильдебрандта папство. Дикие инстинкты тёмных людей возбуждали во Флоренции Джованни Гвальберто и его валломброзанцы, во имя евангельского идеала требуя у епископа-симониака отказа от сана. Везде, где Церкви и монашеству приходилось вести борьбу, они искали союзника в массах, бросая в них свои идеи – лозунги движения. В XI веке идея реформированного клира, противопоставляемая действительности, оправдывалась Евангелием. В противовес богатому епископу выдвигали бедного апостола, обмирщенному клирику указывали на заветы Христа ученикам быть странниками и нищими. Евангельский текст подтверждал каждую мысль защитников невесты Христовой, и тексты говорили, более, чем вкладывали в них, понимались слушателями иначе, чем проповедником. В XII веке, может быть, на первом месте стояла идея крестового похода, не прекращавшая, впрочем, роста идей предшествующего периода. Она принесла с собою много других идей, вступавших в соединение со старыми, много аргументов и положений, почёрпнутых в Евангелии. И, когда спала надежда на успех христианского дела, остался тот религиозный подъём, который был вызван пропагандою крестовых походов и сопутствующими ей течениями, остались те идеи, которые выражались во время этой пропаганды.

Слова Церкви иначе понимались ею самою, иначе массами. То, что для Церкви было главным, для масс отступало на второй план, наоборот, второстепенное для Церкви выдвигалось ими на первое место; понимаемое лишь в связи всего церковного миросозерцания понималось, как что-то самоценное, становясь самоцелью. Монах говорил, что он следует за Христом, и понимал это в духе аскетической традиции. Слушатель мог принять призыв к подражанию Христу и иначе, более буквально и непосредственно. Монах или клирик умели толковать Священное Писание и доказать тожество своей жизни с жизнью Христа; мирянин мог этого и не понять, и чем ближе подходил он к Священному Писанию, переводы которого уже появились, тем реальнее и сильнее было его понимание Христа. Каноник утверждал, что он ведёт апостольскую жизнь, и Церковь всё настойчивее проводила параллель между клириками и апостолами; но апостольская жизнь могла пониматься различно: или в смысле, данном церковной традицией, или же просто по прямому смыслу тех текстов, которые приводились проповедниками. Массы впервые близко подошли к Евангелию, не обладая традиционными средствами его понимания и толкования. А между тем понятия подражания Христу, необходимости апостольской жизни клира, апостольства как вершины христианской жизни сделались боевыми лозунгами обновлявшейся Церкви. К тому же перед глазами масс были и конкретные воплощения буквально понятого христианского идеала. Кем, как не апостолом, как не истинным учеником Христа, должен был казаться какой-нибудь Норберт или же основатель Фонтевро Роберт д'Арбриссель? Разве не апостольскую жизнь вёл нищий странствующий проповедник или анахорет, ещё не осевший в пустыне? Нужды нет, что новый идеал иногда приходил в столкновение с учением Церкви. Сама же она запутывала мирян в свои внутренние разногласия, и от нападок на отвергаемых самою Церковью клириков не трудно было перейти к нападкам на клир вообще.