Мортон получает второе сообщение от своего старого друга Берли о том, что последний располагает неограниченной властью над судьбой Эдит Белленден (о любви к ней Мортона ему было хорошо известно) и готов применить эту власть в пользу Мортона при условии, что тот останется верен делу пресвитерианства. Неожиданную перемену в своем отношении к Мортону Берли объясняет тем, что он был свидетелем его отважного поведения у Босуэл-бриджа. Но нам эта причина кажется недостаточно веской, а весь эпизод - маловероятным. Письмо Берли Мортон получает на корабле и поэтому лишен возможности что-либо предпринять.

О дальнейших событиях мы дадим лишь краткий и суммарный отчет. После многолетнего отсутствия Мортон возвращается на родину и узнает, что замок Тиллитудлем избежал позорной участи, которой опасался Катон: он не остался невредимым и не процветал во время гражданской войны; вследствие пропажи важного документа, который Берли похитил в личных целях, права на наследственные владения перешли к Бэзилу Олифанту, наследнику по мужской линии, а леди Маргарет Белленден с внучкой нашли приют в небольшой усадьбе лорда Эвендела, чья верная дружба долгое время спасала их от нищеты. Мортон прибывает в это скромное убежище; и брак лорда Эвендела и мисс Белленден, на который она нехотя дает согласие, считая, что ее первый возлюбленный давно умер, и на котором он благородно настаивает, чтобы обеспечить судьбу леди Маргарет Белленден и ее внучки (сам он собирается подвергнуть свою судьбу величайшему риску, ибо его старый командир Данди готовится снова поднять меч за дело изгнанного короля), - брак этот, повторяем, расстраивается, едва лишь Эдит узнает, что Мортон еще жив.

Остальные события, необходимые для развития действия, можно уместить в одно предложение. Высоко в горах, в диком и уединенном ущелье, описанном рукою мастера, Мортон находит своего бывшего соратника Джона Белфура из Берли, которого привела туда ненависть к правительству короля Вильгельма; под влиянием политического и религиозного фанатизма и безумных видений, вызванных терзаниями совести за подлое и малодушное убийство, которых не в силах побороть даже его страстная вера, Берли дошел до грани помешательства. Он лелеет планы радикальной реформации и старается вовлечь в них Мортона, что не мешает ему уничтожить документ, подтверждающий права леди Маргарет Белленден на наследие ее предков. Вырвавшись от этого мрачного маньяка, Мортон с благородным великодушием пытается спасти жизнь своего соперника Эвендела, которой угрожают махинации Бэзила Олифанта и Белфура. Однако его старания терпят неудачу. В тот самый момент, когда лорд Эвендел отправляется в путь, чтобы присоединиться к восставшим якобитам, убийцы окружают его и смертельно ранят. Белфур тоже убит после ожесточенного сопротивления, превосходно и ярко описанного. В этой схватке падает и претендент на наследство, что дает леди Маргарет возможность без труда восстановить свои законные наследственные права; а мисс Белленден, которая, очевидно, достигла уже зрелого, тридцатилетнего возраста, отдает свою руку Мортону.

Мы привели все эти подробности, отчасти повинуясь правилам, установленным для такого рода работ, а отчасти в надежде, что авторитетные свидетельства, которые нам удалось собрать, прольют дополнительный свет на роман и повысят интерес к нему. Принимая во внимание небывалую популярность этих произведений, мы отнюдь не считаем, что наш краткий пересказ познакомит кого-либо из читателей с событиями, которые не были бы ему ранее известны. Мы позволим себе лишь кратко упомянуть о причинах такой популярности, не рассчитывая, однако, исчерпать их полностью, - да в этом и нет необходимости, поскольку нам вряд ли удастся высказать хоть одно соображение, которое не приходило бы в голову нашим читателям при чтении самой книги.

Одним из главных источников всеобщего восхищения, вызванного этой серией романов, послужил их своеобразный замысел и выдающееся мастерство его выполнения. Упреки, которые часто высказывались по адресу так называемых исторических романов, следует объяснить, на наш взгляд, скорее бездарностью всех существовавших до сих пор произведений этого литературного жанра, чем каким-либо присущим ему органическим пороком. Если нравы различных эпох беспорядочно перемешаны, если стриженые ненапудренные волосы и стройные, воздушные фигуры выступают в одном хороводе с огромными париками и обширными кринолинами, если при изображении реальных личностей искажена историческая истина, то взоры зрителя неизбежно отворачиваются от картины, которая во всяком здравомыслящем и понимающем человеке рождает возмущение и недоверие. У нас нет ни времени, ни желания подкреплять эти замечания примерами. Но если автору удастся избежать этих непростительных прегрешений против хорошего вкуса и воссоздать минувшие времена правдиво и в то же время ярко, то законным будет противоположный вывод: произведение такого рода станет значительнее и лучше со всех точек зрения, и автор, отмежевавшись от своих пустых и легковесных собратьев, к которым, возможно, причислит его поверхностный наблюдатель, займет место в ряду историков своего времени и своей страны. В эту славную плеяду - и отнюдь не на последнее место - мы и считаем нужным поместить автора романов, о которых идет речь, ибо мы снова выражаем уверенность - хотя это, подчеркиваем, не равносильно осведомленности, - что все они - детища одного родителя. Одинаково свободно разбираясь как в великих исторических событиях, так и в незначительных происшествиях, понимая, чем нравы той эпохи, которую он прославляет, отличаются от нравов, господствующих в наши дни, автор является как бы современником живых и мертвых; разум помогает ему отделять индивидуальные черты от родовых, а воображение, столь могучее и живое и в то же время точное и разборчивое, создает перед читателем картину нравов тех времен и близко знакомит его с персонажами драмы, с их мыслями, речами и поступками. Правда, мы не вполне уверены, что в образе Черного карлика можно найти что-нибудь такое, что позволило бы отнести его к началу прошлого столетия, если не считать прямого указания автора и фактов, приводимых им, и, как мы уже отмечали, его пиратствующий разбойник, пожалуй, пережил свою эпоху. Но изображение людей и событий превосходно. Хотя denouement {Развязка (франц.).} и страдает ощутимыми и непростительными дефектами, в книге есть сцены, исполненные глубокого и захватывающего интереса, и нам кажется, что всех должен очаровать портрет бабушки Хобби Элиота; этот образ, сам по себе излучающий покой и утешение, еще оттеняется контрастом с более вольными манерами младших членов семьи и искренним, но грубоватым и шумным поведением самого пастуха. Второй роман, как было указано, более соответствует таланту автора, и поэтому на его долю и выпал больший успех. Мы слишком безжалостно зло* употребляли временем наших любезных читателей, чтобы, уступив соблазну, излагать здесь свою оценку этого печального и тем не менее примечательного периода нашей истории, когда благодаря стараниям и усилиям развращенного, беспринципного правительства, благодаря бешеному фанатизму, непросвещенности, изуверству и невежеству проповедников, чьи сердца и разум смутил и извратил исступленный экстаз, народная свобода была, можно сказать, растоптана, а общественные связи почти распались. Как бы все эти явления ни возмущали патриота, поэту они дают благодатный материал. Что касается _красоты_ изображений, предлагаемых читателю в этом романе, то здесь, как нам кажется, двух мнений быть не может, и мы убеждены, что чем тщательнее и беспристрастнее к ним подходить, тем яснее предстанут перед нами другие, еще более ценные качества - точность и правдивость. Мы уже частично говорили, на каком основании мы так считаем, и снова возвращаемся к этой теме. Мысли и язык _праведной стороны_ переданы с точностью свидетельского показания; и того, кто сумел раскрыть перед нами положение шотландского крестьянина, который дошел до пределов отчаяния и гибнет на поле сражения или на эшафоте, пытаясь отстоять свои первейшие и священнейшие права, кто представил нам во плоти и крови заправил этих беззаконий, от знаменитого герцога Лодердейла до неприметного его единомышленника, лишь выполнявшего приказы, - такого хроникера нельзя по справедливости подозревать в попытке смягчить или затушевать пороки правительства, павшего вскоре жертвой собственных безумств и преступлений.