Из Иконии Павел отправился, вероятно, в Антиохию Писидийскую, и закончил, таким образом, обход главных галатских церквей, основанных во время первого его путешествия. После этого он решился пойти в новые места; но им овладели большие колебания. Ему пришла в голову мысль обратиться на запад Малой Азии, т. е. в провинцию Азию. Это была самая оживленная часть Малой Азии. Столицей ее был Эфес; там находились прекрасные, цветущие города: Смирна, Пергам, Магнезия, Фиатира, Сарды, Филадельфия, Колоссы, Лаодикея, Гиераполис, Траллы, Милет, которые вскоре должны были стать центром христианства. Неизвестно, что заставило Павла оставить мысль направить свои усилия в эту сторону. "Дух Святой, говорит автор Деяний, помешал ему пойти проповедовать в Азию". He надо забывать, что апостолы при установлении своих маршрутов якобы повиновались наитию свыше. Под этим предлогом иногда скрывались реальные причины, соображения, ясные указания; иногда - отсутствие каких бы то ни было соображений. Взгляд, будто Бог открывает людям свою волю во сне, был очень распространен, как то и до сих пор продолжает наблюдаться на востоке. Сон, внезапное побуждение, необдуманное движение, таинственный звук (bath kol казались им проявлением Святого Духа, и имели решающее влияние на ход проповеди).

Как бы то ни было, вполне достоверно, что Павел и его товарищи, вместо того, чтобы из Антиохии Писидийской направиться в роскошные провинции юго-запада Малой Азии, стали все более и более углубляться в центр полуострова, состоящий из гораздо менее знаменитых и гораздо менее культурных провинций. Они прошли Эпиктетскую Фригию, по всей вероятности через города Синнады и Эзаны, и пришли к границе Мизии. Там ими снова овладела нерешительность. Повернуть ли им на север, к Вифинии, или продолжать идти на запад и войти в Мизию? Сперва они попытались вступить в Вифинию; но произошли неблагоприятные случайности, которые были ими приняты, за знамения воли неба. Они вообразили, что духу Иисусову неугодно, чтобы они вошли в эту страну. В виду этого они прошли Мизию из конца в конец и пришли в Александрию Троаду, значительный порт, расположенный приблизительно против Тенедоса, недалеко от места, где стояла древняя Троя. Таким образом, апостольская группа почти без передышки совершила путь в более ста миль, по малоизвестной стране, которая, за отсутствием римских колоний и еврейских синагог, не предоставляла им ни одного из удобств, которыми они пользовались до той поры.

Эти долгие путешествия по Малой Азии, полные сладостной тоски и мечтательной мистики, представляют странную смесь грусти и очарования. Дорога часто угрюмая; некоторые места чрезвычайно суровы и бедны. Другие, наоборот, полные свежести, и ничуть не соответствуют тому представлению, которое обыкновенно составляют себе о том смутном образе, что обозначается понятием Востока. Устье Оронта является, как в смысле природы, так и в смысле населения, резко определенной границей. Малая Азия обликом и оттенками пейзажа напоминает Италию или наш юг на высоте Валенсии и Авиньона. Европеец совсем не чувствует себя там в такой мере на чужбине, как в Сирии и в Египте. Это, если можно так сказать, арийская, а не семитическая страна, и несомненно, что когда-нибудь она снова будет занята индо-европейской расой (греками и армянами). Вода там имеется в изобилии; города чуть не утопают в ней; некоторые места - Нимфы, Магнезия Сипильская, - настоящий рай. Уступчатые декорации гор, окаймляющие горизонт почти со всех сторон, бесконечно разнообразны и иногда принимают причудливые формы, которые отказались бы признать действительностью, если бы художник вздумал подражать им: вершины, изогнутые в виде пилы, разорванные, покрытые трещинами склоны, странного вида конусы, остроконечные стены, показывающие во всем блеске всю красоту камня. Благодаря многочисленным горным цепям, вода проточная и течет быстро. Длинные ряды тополей, маленькие платановые рощи в широких руслах зимних потоков, роскошные группы деревьев, корни которых погружены в ручьи и которые ползут темными букетами от подножья каждой горы, на всем этом отдыхает взор путешественника. У каждого источника караван останавливается и утоляет жажду. Долгие дни путешествия по узкой, древней мостовой, за многие века попираемой столь разнообразными путниками, нередко утомительны; но привалы прелестны. Часовой отдых, кусок хлеба, съеденный на берегу этих чистых ручейков, бегущих по каменистому руслу, надолго восстановляет ваши силы.

В Троаде Павел, по-видимому, в этой части путешествия не следовавший вполне определенному плану, снова впал в сомнение относительно выбора дальнейшего пути. Ему показалось, что Македония обещает обильную жатву. По-видимому, эту мысль в нем подкрепила встреча с одним македонянином, с которым он сошелся в Троаде. Это был врач, необрезанный прозелит, по имени Лукан или Лука. Латинское имя наводит нас на мысль, что новый ученик принадлежал к римской колонии в Филиппах; редкостные сведения его по морской географии и мореплаванию склоняют нас, однако, думать, что он скорее происходил из Неаполиса; порты и все побережье Средиземного моря были ему, по-видимому, замечательно хорошо известны.

Человек этот, которому суждено было играть такую значительную роль в истории христианства, так как он должен был стать историком времен возникновения христианства, а суждения его, с которыми в будущем не могли не считаться, должны были создать картину первых времен существования церкви, получил довольно тщательное еврейское и эллиническое образование. Он был характера мягкого, мирного, с душой нежной и симпатичной, скромный и склонный стушевываться. Павел очень любил его, и Лука тоже всегда оставался верным своему учителю. Подобно Тимофею, и Лука казался нарочито созданным для того, чтобы быть товарищем Павла. Покорность, слепое доверие, бесконечное поклонение, склонность к послушанию, беспредельная преданность были неизменными его свойствами. Это был прообраз полного самоотречения, ирландского монаха, предававшегося во власть своего настоятеля. Никогда идеал "ученика" не был воплощен в таком совершенстве: Лука буквально находился под гипнозом Павла. Добродушие человека, вышедшего из простонародья, постоянно прорывается в нем; в мечтах своих он всегда представляет себе образцом совершенства и счастья человека хорошего, полного хозяина в своей семье, которой он - как бы духовный глава, еврея в душе, обращающегося в христианство вместе со всеми чадами и домочадцами. Он любил римских офицеров и охотно верил в их добродетельность: один из предметов, наиболее им почитаемых, есть хороший центурион, благочестивый, благосклонный к евреям, которому хорошо служат и вполне повинуются; с римским войском он, вероятно, познакомился в Филиппах, и был сильно поражен им; он наивно думал, что дисциплина и иерархия являются понятиями нравственного порядка. Очень уважает он также и римских чиновников. Его звание врача заставляет предположить, что у него были знания, что к тому же доказывают и его произведения, но из этого вовсе не следует, что он обладал научным и умственным развитием, которое в то время было еще лишь у очень немногих врачей. Главным же образом Лука является "человеком добрых намерений", истинным евреем в душе, которому Иисус приносит мир. Именно он передал нам, (a по всей вероятности и составил) прелестные поэмы о рождении и детстве Иисуса, гимны ангелов, Марии, Захарии, старца Симеона, где в таких светлых и радостных нотах звучит счастье Нового Завета, осанна благочестивого прозелита, восстановление мира между отцами и сыновьями разросшейся семьи Израиля.

По всем видимостям, благодать снизошла на Луку в Троаде; с тех пор он пристал к Павлу и убедил его, что в Македонии он найдет превосходную почву. Слова его произвели на апостола большое впечатление. Ему показалось, что он видел во сне македонянина, который, стоя перед ним, звал его, говоря: "Приди помочь нам". Апостольская группа уверилась, что Бог повелевает идти в Македонию, и она стала только ожидать удобного случая для отъезда.