Заключенные по освобождении пошли к Лидии. Их встретили, как мучеников; они обратились к братьям с последними словами поучения и утешения и отправились в путь. He было еще города, который Павел так полюбил бы, и где и его так любили бы. Тимофей, которого преследование не коснулось, и Лука, игравший второстепенную роль, остались в Филиппах. Луке суждено было свидеться с Павлом лишь 20 лет спустя.

Выйдя из Филипп, Павел и Сила пошли по Эгнатийской дороге, направляясь в Амфиполис. Это был один из прекраснейших дней всех путешествий Павла. По выходе из равнины Филипп, дорога вступает в веселую долину, окруженную высокими громадами Пангея. Тут обрабатывается лен и растения самых умеренных стран. Во всех горных лощинах виднеются большие деревни. Римская дорога сделана из мраморных плит. На каждом шагу, почти под каждым платаном, глубокие колодцы, наполненные водой, идущей прямо из соседних снежных залежей и профильтрованной толстыми слоями гористой почвы, представляются взорам путника. Скалы из белого мрамора дают проход маленьким, поразительно прозрачным речкам. Вот где научаешься почитать хорошую воду одним из перворазрядных даров природы. Амфиполис был большой город, столица провинции, расположенный приблизительно в часе ходьбы от устья Стримона. Апостолы, по-видимому, не остановились там, быть может потому, что это был город чисто греческий.

Оттуда апостолы, выйдя из Стримонского лимана, пошли между морем и горами через густые леса и луга, доходящие до самого песчаного прибережья. Первый привал, под платанами, около очень холодного источника, выходящего из песка, в двух шагах от моря, - прелестное место. Затем апостолы вступили в Авлон Арефусский, глубокую впадину, нечто вроде Босфора, вырубленного в скалах, по которой воды внутренних озер текут в море; они прошли, вероятно не заметив ее, мимо могилы Эврипида. Красота деревьев, свежесть воздуха, стремительность течений, крепость всякого рода кустарников и папоротников, все это напоминает местечко из Большой Шатрезы или Грезиводана, заброшенное на порог огненной печки. Действительно, бассейн Мигдонийских озер нестерпимо горяч; поверхность его точно из расплавленного олова; только ящерицы, плавая с головой, высунутой из воды, в поисках тени бороздят ее. Стада к полудню становятся какими-то удрученными; если бы не жужжание насекомых, да пение птиц, можно было бы подумать, что находишься в царстве смерти. Пройдя, не останавливаясь, через городок Аполлонию, Павел обошел озера с юга и, следуя почти до конца по равнине, центральное углубление которой они занимают, пришел к подножью маленького горного хребта, замыкающего с востока Фессалоникийский залив. При восхождении на вершину этих холмов, на горизонте во всем своем великолепии открывается Олимп. Подножие и средняя часть склона горы сливаются с синевой неба; снега на вершине кажутся эфирным дворцом, висящим в пространстве. Но увы! Уже тогда священная гора была опустошена. Люди взобрались на нее и убедились, что боги уже не живут там. Цицерон, в изгнании смотря на эти белые верхушки из Фессалоники, знал, что там ничего нет, кроме снега и скал. Павел, конечно, и смотреть не стал на эти волшебные для другой расы картины. Перед ним был большой город, и он на основании опыта своего предвидел, что найдет в нем превосходный базис для основания чего-нибудь крупного.

Co времен римского владычества Фессалоника стал одним из самых торговых портов Средиземного моря. Город был очень богат и густо населен. В нем была большая синагога, служившая религиозным центром для еврейства Филипп, Амфиполиса и Аполлонии, имевших только молитвенные дома. Здесь Павел поступил, как всегда делал. В течение трех последовательных суббот он говорил в синагоге, повторяя свои неизменные речи об Иисусе, доказывая, что последний был Мессией, что Писание нашло в нем свое осуществление, что ему нужно было пострадать; что он воскрес. Несколько евреев уверовали; но многочисленнее всего были случаи обращения среди греков, "имевших страх Божий". Этот класс всегда давал новой вере самых усердных адептов.

Женщины приходили толпами. Все лучшие элементы женского общества Фессалоники уже давно соблюдали шабаш и еврейские обряды; сливки этих благочестивых женщин устремились к новым проповедникам. Уверовало также много язычников. Произошли обычные явления: чудеса, сошествия дара языков и других даров св. духа, мистические откровения и восторги. Фессалоникийская церковь скоро стала соперничать с Филиппийской в благочестии, в деликатном внимании к апостолу. Нигде Павел не расточал столько пыла, любви, трогательной ласки. Человек этот, по природе живой и вспыльчивый, в своих миссиях выказывал удивительную кротость и спокойствие: он был, по собственным его словам, отцом, матерью, кормилицей; его суровость и даже его некрасивая внешность только увеличивали его очарование. Когда жесткие и резкие люди захотят привлечь к себе кого-нибудь, они умеют пустить в ход бесподобное очарование. Строгая речь, никогда не льстящая, имеет гораздо больше шансов быть выслушанной, особенно женщинами, нежели малоэнергичные слова, часто указывающие на незначительность или эгоистичность стремлений.

Павел и Сила жили у некоего Иисуса, родом еврея, который, по обычаю евреев, грецифицировал свое имя в "Язона"; но они принимали от него только кров. Павел денно и нощно работал по своему ремеслу, чтобы ничего не стоить церкви. К тому же и богатая Филиппийская торговка пурпуром и ее сестры были бы огорчены, если бы другие, а не она, доставляли бы апостолу необходимые средства к жизни. Во время жизни в Фессалонике Павел дважды получал приношения из Филипп и принимал их. Это совершенно противоречило его принципам; он взял за правило самому снискивать себе пропитание, ничего не принимая от церквей; но он не позволил бы себе отвергнуть этого приношения от чистого сердца, и ему помешало то, что он знал, какое огорчение он этим причинит этим благочестивым женщинам. Сверх того возможно, что, как мы уже сказали, он предпочитал обязываться лучше женщинам, которые никогда не стеснили бы его свободы действий, нежели мужчинам, как напр. Язону, в отношениях с которыми он хотел сохранить свой авторитет. Кажется, нигде Павлу не удалось осуществить свои идеалы в такой мере, как в Фессалонике. Население, к которому он обращался, состояло главным образом из трудолюбивых рабочих; Павел проникся их духом, проповедовал им аккуратность, труд, хорошее поведение с язычниками. К поучениям его прибавился целый ряд новых наставлений: о бережливости, о прилежании к работе, о промышленной чести, основанной на достатке и независимости. По контрасту, которому мы не должны удивляться, он открывал им в то же время самые странные тайны Апокалипсиса, в том виде, в каком их тогда представляли себе. Фессалоникийская церковь стала образцом, который Павел любил приводить в пример, и хороший дух которого распространялся повсюду, как благовоние поучения. Среди важных в церкви лиц, кроме Язона, называли еще Гая, Аристарха и Секунда, Аристарх был обрезанный.

Что произошло уже двадцать раз, то случилось и в Фессалонике: недовольные евреи возбудили волнения. Они набрали шайку бездельников, бродяг, всякого рода ротозеев, которые в древних городах проводили дни и ночи под колоннами соборов, готовые шуметь ради выгод того, кто заплатит им. Все они вместе отправились, чтобы напасть на дом Язона. Громко стали требовать Павла и Силу; не найдя их, бунтовщики связали Язона, а с ним еще кое-кого из верных, и свели их к политархам, или судьям. Раздавались самые разнородные крики: "В городе бунтовщики", говорили одни, "и Язон принял их к себе." - "Все эти люди", кричали другие, "идут против эдиктов императора". "У них есть царь, которого они зовут Иисусом", говорил третий. Волнение было большое, и политархи были неспокойны. Они заставили Язона и верных, забранных вместе с ним, дать ему залог, и отпустили их. В следующую ночь братья вывели Павла и Силу из города и проводили их в Верию. Нападки евреев на маленькую церковь продолжались но только еще больше скрепили ее.