— Есть какая-нибудь работа? — спросил я, и вопрос мой, по-видимому, заинтересовал моего собеседника.

— Это зависит от того, — отозвался он, — на что может быть годен такой жалкий, маленький человек, как ты, разве на то, чтобы ему свернули голову.

— И это мне годится! — весело отозвался я. — Все равно мне от голода околевать среди этих проклятых куродавов, я, пожалуй, на все согласен!

— С голода околевать? Ну, если так, то я обещаю тебе, что дам возможность заработать ужин: видишь там этого откормленного борова? Поди и ткни его ножом в бок, и я тебе куплю бутылочку доброго вина, даже две, если хочешь, — с этими словами он сгреб меня в свои мощные лапы и встряхнул так, что у меня зубы застучали.

— Поди и сам ткни свой нож в этого толстяка, — сказал я, как только он выпустил меня из своих рук, — ах ты, американская жердина, если ты скажешь мне еще слово, так я покажу тебе, каков я!

А он смотрел на меня и надрывался от смеха.

— Да я вижу, ты как раз подходящий для меня человек, — сказал гигант, — давай разопьем бутылочку хмельного. В тебе, как видно, ни на грош нет лукавства, пойдем со мной. А того оставим в покое — резать его у меня нет ни малейшей охоты: он мой кум и товарищ, и люблю я его, как родного брата. Так пойдем же со мной, котик ты этакий, и посмотришь, как ты у меня запляшешь. Вот увидишь, как мы с тобой поужинаем!

Я пошел с ним, затем и с его товарищами, с такими же отъявленными негодяями, как и он сам.

На следующий день я снова явился в док, так как из разговоров прошлого вечера вынес убеждение, что тут кроется какая-то тайна. К великому моему благополучию, благодаря покровительству моего нового приятеля я был принят в число рабочих этого дока самим артельным старостой по прозванию Ревущий Джон. Работа, выпавшая на мою долю, состояла в распилке досок, но это дало мне возможность беспрепятственного входа в док, и хотя меня постоянно держали в переднем доке и доступ в задний двор и бассейн был строжайше воспрещен, но это, конечно, не помешало мне принять твердое решение при первом удобном случае проникнуть в запрещенное место.

Весьма возможно, что у вас появится вопрос: что заставило меня затеять такое дело? Неужели простое любопытство по отношению к мифическому золотому судну?

Не только любопытство, но уже тот факт, что за мной следили, когда я пришел туда в первый раз, убедил меня, что здесь кроется что-то такое, чего не должен видеть посторонний глаз. А все, чего не должен видеть в иностранном доке посторонний глаз, — это все равно, что верные деньги, так как, разузнав то, что здесь делалось, я мог сообщить об этом секрете моему правительству или любому другому правительству Европы, которое предложило бы мне за это большую сумму денег. Вот причина, заставившая меня стать пильщиком досок в этом доке среди горластых полупьяных товарищей — грязных и свирепых бродяг со всех концов света.

День за днем, час за часов выжидал я удобного случая проникнуть в запретную часть дока и наконец дождался. В надежде улучить удобный момент, я отказал себе в послеобеденном отдыхе и пробрался к доку в то время, когда никого из рабочих не было, но ворота оказались запертыми, и я, притаясь за кустами, стал ждать, когда придет сторож и отопрет ворота.

Но пришел не сторож, а сам Ревущий Джон. Он вошел и не запер за собой калитку, так как в это время не было никого из рабочих. Я прокрался вслед за ним не только в передний двор дока, но и в потайную часть, которую Ревущий Джон не потрудился запереть, выйдя оттуда.

Он отсутствовал не более четверти часа, но за это время я успел увидеть и рассмотреть все, что хотел. Здесь действительно стояло самое замечательное военное судно, какое когда-либо существовало. Это был большой крейсер, чудно вооруженный: вся палуба его была уставлена превосходнейшими скорострельными орудиями, где все было — по новейшему образцу, всякая мелочь — высшего достоинства. Но всего замечательнее было то, что предположение мое вполне подтвердилось: все это судно, по-видимому, было построено из чистого золота, и хотя я знал, что это невозможно, но когда заходящее солнце осветило его, то весь крейсер загорелся огненными отражениями подобно тысяче зеркал. Вся его палуба, башни, верхняя рубка — все это сияло чистейшим золотом. Это зрелище было до того одурманивающе, что я положительно забыл обо всем на свете, а все только глядел на это судно и не мог досыта наглядеться.

Я до того забылся, что очнулся только тогда, когда передо мною мелькнуло лезвие ножа, а над ухом раздались страшные проклятия и сам я очутился в руках Ревущего Джона.

— Ах ты, проклятая крыса! Что ты здесь делаешь?! — кричал он, тряся меня изо всех сил и ежеминутно угрожая своим ножом. Тут случилась беда, чуть было не сгубившая меня безвозвратно: стараясь ухватить меня покрепче, он сдернул один из моих густых черных бакенбардов и обнаружил мой гладко выбритый подбородок.

Это открытие как громом поразило его. Он отступил на шаг назад с таким выражением лица, что мне стало ясно, что, если я промедлю хоть одну секунду, мне не быть живым, и потому, не долго думая, я вывернулся и побежал со всех ног. Бежал я без оглядки, чувствуя за собой погоню двадцати человек, крики и проклятия грубых, пьяных голосов. Наконец я выбежал на улицу и скрылся в чужом дворе.

Мне удалось уйти от этих негодяев, но, вернувшись в гостиницу, где я квартировал, я не мог простить себе, что я, доверенный шпион моего правительства, попался, как новичок-полисмен. Кроме того, для меня было ясно, что я бесповоротно лишил себя возможности снова получить доступ в этот док и что если я желаю собрать о нем какие-либо сведения, то принужден буду прибегнуть к каким-нибудь другим средствам. Прежде всего я решил нанести визит синьору Вецца, владельцу тех доков, где я работал. Я явился к нему в качестве агента одной нью-йоркской судоходной компании, с которой я был несколько знаком, и был принят чрезвычайно любезно. Наш разговор, когда я сообщил ему, что намерен сделать ему заказ на несколько пароходов для торговли между Америкой и Италией, стал даже совершенно дружеским, так что я даже решился приступить к тому делу, которое привело меня к нему:

«Кстати, — сказал я, — какое поразительное военное судно стоит в вашем втором заднем доке, нечто совершенно необычное!»

Говоря эти слова, я не спускал с него глаз. Он вдруг заметно съежился и ушел в себя, и в тоне разговора его слышалась гроза. «Дьявол!» — пробормотал он себе под нос, затем отвечал с необычайной поспешностью:

«Да-да, очень любопытное судно, совершенно необычное, заказанное для одной из южно-американских республик. Это такая их фантазия, знаете ли, но извините меня, ради Бога, я страшно занят!» — и в сильном волнении он то снимал, то надевал очки, затем крикнул слугу и приказал меня проводить, извинившись передо мной еще раз.

Потерпев еще раз неудачу, я отправился на тот холм, откуда было видно диковинное судно, и просидел там несколько часов кряду, глядя на него.

Было ясно, что здесь крылась тайна, что синьор Вецца лгал, и я решил тут же посвятить себя и телом, и душой разоблачению этой тайны, рискуя даже потерять свою службу, которой я жил.

Вдруг я заметил темную струйку дыма, выходившую из трубы этого безымянного судна; значит, оно готовилось к отплытию и, быть может, уже через несколько часов уйдет в море! Тогда все погибло! Но что мог я сделать?! У меня не было никакого ключа к этой тайне, ни малейшей зацепки. Мне оставалось только выслать агентов во все концы земного шара, чтобы караулить это сказочное судно, что, конечно, было совершенно невозможно. Между тем рассудок твердил мне: «Плюнь ты на все это дело, пусть это золотое судно со своим разбойничьим экипажем отправляется ко всем чертям и занимайся своим делом». Это был, конечно, разумный совет, тем более, что я не имел в этом деле ни малейшей точки опоры, ни малейшей зацепки или исходного пункта.

Но, несмотря на все эти резоны, дело это не давало мне покоя; напрасно я ломал себе голову, надеясь придумать какое-нибудь средство, чтобы раскрыть тайну этого судна, — все было безуспешно. Несколько раз в течение этого дня я поднимался на вершину холма и смотрел на судно, несколько раз возвращался в свою гостиницу, чтобы подумать, заходил в несколько кафе, чтобы выкурить сигару и подслушать какой-нибудь разговор, который мог бы навести меня на мысль относительно этого судна — все было напрасно. Наконец я сказал себе: «Черт с ним!» — и усталый и разбитый вернулся в свою комнату, где и лег в постель. Но заснуть я, конечно, не мог и, вероятно, промучился бы до утра, то гася, то зажигая свечу, то принимаясь читать рассказы По, которые я очень люблю, то отбрасывая книгу и снова принимаясь размышлять все на ту же тему, если бы мой сосед по комнате не заговорил с кем-то сначала шепотом, напоминавшим жужжанье комара или мухи, запутавшихся в паутине, и я стал прислушиваться к этому жужжанию просто от скуки, затем голос стал громким и отчетливым, так что я мог уловить отдельные слова. Голос этот мне почему-то нравился, но зато другой голос, отвечавший ему, положительно бил меня по нервам. Я узнал в нем голос Ревущего Джона, который собирался прирезать меня, как собаку.