Liber lotus liber loa партизаны скрылись в колодце на южно-мичиганском проспекте под руководством гвидо фон листа. Разбить их на четыре группы и читать на мотив "заяц в доме любви":

Oro Ibad aozp

mph arsl gaiol

oeap teaa pdoce

mor dial hctga

— Наслаждайтесь!

— Я хотел бы забыть об этом, как о гангрене.

Забыть о "стране".

Познакомились в вагоне электрички. В тамбуре, если быть точным. Вылезли покурить. Темный запах мальчишеской спермы. Школьники дрочили в двадцать первом году — отсчет, как у нас принято, с полуночи 30-го апреля. Ночь костров и бесплатного сидра. Встал с постели, гвалт за окном, не уснуть. Выделения постыдных желез, скрипят насосы.

Там у меня какая-то дрянь. Looks like sarcoma.

Восьмиклассники обкончали стенку, сизые потеки на экономной краске. Холст, масло, плевки тайных машинок. Счастье, расфасованное в пять невзрачных таблеток, главное — раньше времени не проблеваться. Запить штрохом, последний поклон дунаю, где мы ловили масонских щук. Какой-то «Сентпёльтен», в семь вечера все закрыто, кроме привокзального бистро, где тощий панк глотает девяносто три таблетки. Натюрморт с отбросами общества, ржавые банки, смятая tageszeitung — алый прямоугольник лого. "Фатальные черепные травмы". Притворился поклонником, подошел к сцене, в кармане — склянка с соляной кислотой. Это твоя последняя ария, сука. Расползшиеся глаза, синдром Элизабет Шорт. Так будет с каждым. Записка из зала, оставшаяся без ответа, апрельские ручьи возмездия.

— Ваш ход, Прелати.

Слабость, сон артерий, "вас могут арестовать". Облупленный вальтер в картонке с засыхающими бриошами, принесен стертым рассыльным, оставлен на пороге под крик петуха. Весть с сириуса-б, депеша ненужному агенту, самоаннигиляция, второй вагон слева. Здесь, под шелест элементалей, вызванных порочными жрецами, поставлена точка: no new m. Слизь на поручне. Соль детских семян. Там, где они поселились, где они жили счастливо, теребили друг другу яйца. "Увольнение из А-е". Oeap teaa pdoce это работает это работает "как часы".

Обходил всё, связанное с местом старта, с запятой, тынским колодцем, где еще петляют веревки. Привязали к кровати, шрамы на лодыжках, запястьях, бедрах — хуячили плеткой всю ночь, ох, братец, это было, доложу я тебе, это было.

Прелати морщится. Ирод не любил все эти антрепризы. Незачем кривляться. Единственное, что он позволял иногда: спрашивать, чья голова лучше. Мы всегда выбирали Жана Донета — блондин, редкость в наших краях. Sol invictus уходит вспять, застревает на пару минут в Экстернштайне — булькнуть шутливым пузырьком в ритуальной чаше, добавить крови влюбленным губам, подлить сперму в патроны. "Помнишь тот момент, когда он с торчащим хуем рапортовал Баррону: готов повиноваться?"

"Как не помнить". Магистр отвечает: "An'el Haqq: Я — истина!".

Seven Bonds of Brotherhood с косами и мотыгами идут на поиски сыновей, плебейская рать. Несутся по пустошам, теребят вереск, обнюхивают кроличьи норки. Нет ничего, мертвые губы запечатаны в "Отеле де ля Сюз", мальчики дали клятву, д-р закрывает дверь, ничего не слышать, Работник записывает распоряжения посланцев, Элизабет Шорт мерзнет в морге LAPD, блестит серебряная книга, приготовленная для ночного сеанса.

Там будут самые главные слова.

Про мешки под глазами, неудачи с диетой, песок и слюду. Про неприметные услады столоверчения, про продажных школьников (вторник после бейсбола), про забытые звонки, про дыбу в подвале. Про тень мистера уилсона, плутающую на задворках прожорливой куницей. Зуб-напильник, отвращение и восторг. Упала с буквы L на ложе из кактусов, трещины гламура. Это зона высокого напряжения, ничего удивительного. "Тот же, кто пренебрегает подобным, может быть наказан болезненными судорогами".

И другие предостережения тайных вождей.

Один раз случайно столкнулись на мосту Александра Третьего. Удивление, поклоны. Жил неподалеку, пока не постучались жандармы, не вытолкали в шею. Обвиняется в менструальном шпионаже. Сообщение крайстчерч пост, падкой на скандалы. "Парламентский корреспондент известий", силлабо-тонический пример, вышли из лектория с самым красивым студентом, выпили водки, запихнули друг другу. Уж не заслан ли, не подсажен ли злодеями в хлипкое гнездо? Но хорош, хорош, точеные губы, словно потрудился лакированный фредерикс. Щуп и наперсток.

Думал о самом главном, но поскользнулся, наебнулся виском о буржуазный столбик. Легкие пузырьки ша-ци.

Маркопулос отвечает: "Нет, не ошибся. Когда работаешь с такими силами, как Стража, неизбежны переборы. Нужно не просто дышать ртом, тут еще приходится втягивать до потайных пазух. "Если хотите выбрать ружье, — наставлял нас Гвидо фон Лист, — закрывайте глаза и тяните из пирамиды на ощупь. Эльфы, живущие между ваших пальцев, подскажут верный путь". Однажды, помню, он показал нам отблеск серебряной книги. Какое-то скрюченное зеркало, уже не помню деталей, кажется, лежало в комоде жертвенной жабы. Всего одну ночь, конечно".

Присосались к капиллярам. Моргнули, а на экране уже ничего, пустота, сбой системы, стержень расцеплен.

— Что они кричали?

— "We can feel! We can feel!" Детки в клетке. Как обычно.

Фасад ХНД, имитация фрески. Никакой охраны, никаких "признаков жизни", статую Нового Ирода полирует песок, здесь его до хуя, барханы. "Вам это не сойдет с рук, профессор Зеботтендорф, весь этот магний". Прижгли ступни калеке, пошевелили сетчатку. Где моя белая кнопка, где провод? — прыгал по дюнам, визжал: верните, раскрутите назад, хочу начать все сначала. От нулевой отметки, от рубанка, от винта.

— Это твое право, Маринус.

Твоя ладонь. Твоя известь в глазах. Твой еврейский керосин. Твой разрубленный позвонок.

"One thing I'm not good at is strictness, и это заботит меня, парни", — отвечает Гриф, быстро, чтобы не засекли. Две минуты, эхолот вылавливает обидчика. Беспомощный визг сирены. Опять наебка.

Засел в бункере, в марьяже сочащихся труб и влажных картонок. Откуда-то взялось электричество. Словно F. на закате карьеры. Три книги: Liber 418, свиток ЭЗ, карманный велиар. Пустельга и ее хамское гнездо. "Что это? Руки?" Да, отрубленная кисть с часами, валяется в искусственном болоте, демонстрирует постоянство памяти обломкам фюзеляжа, останкам авиажертвы. Самый подходящий день для церемонии — beltane, а ночь — с 18 на 19 число каждого месяца или с 28 на 29. Корни сладкой науки. Лучший месяц — в названии которого есть эр. Лучший год — нечетный. 1947, январь, декабрь. Кислые стебли эволюции.

"Живи как ноль", говорит Баррон. Сейчас: спустись на кухню, возьми рамбутановый компот, крекеры, раствори таблетку, включи музыку, можешь выкурить сигарету, потом иди в ванну, плесни эвкалиптовой пены, читай таблоид до двух часов, постриги ногти, потом подрочи, ложись спать, встанешь в шесть тридцать, посмотри новости, позвони на южно-мичиганский проспект, узнай, как дела, как прошла церемония, не горят ли картины, есть ли свежие валеты. Потом можешь принять таблетки и спать до двух ночи. В два тридцать снова вставай, жди сообщений, держи наготове щуп и наперсток. Вот сумма технологий. Esiasch.

Сжалились, отвели двести пятьдесят метров в пожизненное владение, перстень с поддельным сапфиром, чековую книжку. Молотом в лоб, циркулем в висок, угольником в глупую шею. Разнарядка возмездия.

Смятые, никудышные щеки, к восьми вечера уже зарастают хуевой щетиной. Никаких известий.